Темная река - [74]

— Не говори так, Зенек. Ведь ты знаешь… У тебя есть я, Ханя… Она тебя любит, Зенек!

— Успокойся. Лучше подумай о себе: тебе ребенка воспитывать. Из-за меня не плачь. Так уж в жизни получается: если богом обижен, то и люди тебя обижают. Ничем тут не поможешь. Господь бог знает, что делает. К Хельке у меня тоже нет претензий. Она была добра ко мне. Но сколько можно жалеть хромого придурка!

— Не говори так! — закричала Бронка так громко, что даже кони на миг перестали жевать корм. — Не говори так! Ты не придурок! Ты ничем не хуже других, слышишь?!

— Хотелось бы верить… Ну, иди в хату, небось Ханя плачет.

— А ты?

— Сейчас приду.

— Идем вместе!

Он посмотрел на нее исподлобья, но послушно вышел из хлева.

Над разлившимся Вепшем закричала чайка.

— Слышишь, Бронка? Чайки прилетели… Помнишь, когда-то я катал тебя по реке в корыте? Искупались тогда мы оба. Ну и выдрал же меня отец! Тогда у меня была еще здоровая нога…

ГЛАВА VIII

В окрестностях еще бродили остатки банд, то грабили какой-нибудь кооператив или лавочника, то стреляли в кого-нибудь, спасались бегством от солдат или милиции, от отрядов войск госбезопасности и ормовцев.

Еще гуляли на свободе Гусар и его верный друг Запас. С ними находилось десятка полтора других бандитов, которые не воспользовались амнистией и не сложили оружия.

Не воспользовался амнистией, чтобы сдать оружие, и Зенек. Уговаривали его все: родители, зятья и сестры. Но он уперся.

— Не отдам, — твердил Зенек упрямо. — Не они давали его мне, не им и отбирать.

И все начиналось сначала. Зенека то стращали карой, то взывали к его совести: ведь может пострадать вся семья!

— Не отдам! Пусть приходят и забирают!

Пробовала уговорить его и Бронка, но Зенек цыкнул на нее и велел заниматься своими делами. Спрашивали, на кой черт ему нужна эта железяка, в кого он будет стрелять. Зенек не отвечал, молча смотрел в сторону.

По деревням ездили солдаты, извлекали оружие из тайников, из-под крыш, из-под перин. Работники органов госбезопасности цеплялись за малейшие следы.

Некоторые ночью бросали оружие в Вепш, другие закапывали его, сами не зная, зачем. Те, кто не сдал его вовремя, теперь боялись поверить в амнистию и с учащенно бьющимся сердцем прислушивались по ночам к шуму моторов ехавших по шоссе автомашин.

Но были и такие, которые прекрасно знали, зачем они прячут хорошо законсервированные автоматы и винтовки. Они ждали только сигнала — начала войны.

Одним из таких людей был Феликс, сосед Тымека. Всю зиму прятал он у себя в доме двух «лесных братьев», а сам внимательно наблюдал за жизнью деревни и дважды в месяц ходил на мост и оставлял под поручнем донесение, написанное на вырванном из тетради листке. Донесение исчезало, и Феликс знал, что оно дошло по назначению.

Ранней весной «жильцы» покинули дом Феликса, наказав ему держать тайник в готовности и пообещав, что скоро все окончится — вспыхнет война. Надо только набраться терпения.

Когда Феликс остался один, его охватил страх. Ведь его соседом был друг пепеэровца — Тымек Сорока. Одно неосторожное движение, одно неудачно сказанное слово — и он погиб!

* * *

Хелька так и не поехала к Станкевичам. Несколько раз она ходила на станцию, однажды даже купила билет, но всегда в последнюю минуту возвращалась домой: не могла решиться. Она не знала, как примет ее Зенек, и чувствовала, что очень виновата перед ним.

Когда она встречала кого-нибудь из деревни, то спрашивала о Станкевичах, о Зенеке. Ей отвечали общими словами, уклончиво, а кое-кто откровенно крутил пальцем около, виска.

* * *

Река вернулась в русло. После весеннего оживления Вепш снова тек спокойно, лениво. В деревне зацвела сирень, потом жасмин и черемуха. Люди, занятые повседневными делами, поглощенные работой, не заметили даже, что в деревне что-то изменилось.

Зенек, предоставленный самому себе, часами смотрел на покрытые белыми цветами кусты. Потом снова сидел у реки, уставившись на воду. Ни с кем, кроме маленькой Хани, он не разговаривал.

В деревне работали от зари до глубоких сумерек: пахали и сеяли, сажали картошку, табак, свеклу. В погожие дни дома оставались только старики и дети, остальные шли в поле.

В тот день Тымек распахивал под картофель самый нижний участок поля на выселках — оттуда только несколько дней назад сошла вода. Было тихо и безлюдно. На этих размокших участках приступали к работе поздно — иначе лошади и инвентарь вязли в земле. Тымек немного поспешил. Лошади с трудом вытаскивали ноги из мокрой земли, и на каждом развороте приходилось вытирать загрязненный отвал плуга. Немного рановато, это правда, но всю остальную землю он уже обработал, а во время весенних работ сидеть без дела дома не хотелось. Весной каждый день на учете.

Не спеша идя за плугом и глядя на отваливающиеся черные, блестящие глыбы земли, Тымек размышлял о своих делах. С Бронкой, пожалуй, ничего не выйдет: вскружила себе голову каким-то солдатом. А жаль! Красивая она и работящая, и не бедна к тому же. Ей причитается, кажется, шесть моргов хорошей земли, а может, и больше. Он мог бы отдать эту землю сестре, а сам остался бы на своих семи с половиной… Что поделаешь, не вышло… А собственно, чем он мог понравиться ей. И красотой, и умом бог обидел его. Не умеет он, как другие, говорить льстивые слова, на которые девушки так падки. Тымек думал, что теперь, когда у Бронки ребенок от Весека, она будет покладистой, однако ошибся: она предпочла какого-то парня из чужих краев, о котором ей ничего не известно. Ну что же, не вышло с Бронкой… А жаль!