Темная материя - [32]

— Какое это сейчас имеет значение!

— Отвечай мне.

— Он никогда не вызывал у меня симпатии.

— Была у него родня?

— У всех есть родня.

— Жена и дети?

— Нет.

— Было у него чувство стиля?

— Ну это уж чересчур!

В трубке раздается шум — это Себастьян вытягивает рубашку из-под пояса, чтобы полой отереть себе лоб.

— Mon dieu![17] — произносит Оскар. — Ты заговорил как пошлый ханжа.

Оскар поднялся и отворил мансардное окно. Положив локти на подоконник, он распрямляет спину, словно собирается обратиться к многолюдной публике. В отличие от Себастьяна, он догадывается, что его спокойствие проистекает не только из фатализма. Прочитав в газете о гибели Даббелинга, он успел заранее обдумать каждую фразу только что состоявшегося диалога. Самая трудная часть еще впереди. С этого момента каждое слово должно быть четко выверенным. С этого момента каждое слово станет нитью аркана, которым Оскар хочет перетянуть друга к себе.

Он напомнит ему, что существование всей Вселенной обусловлено нарушением симметричности. Что самая возможность человеческого сознания есть также лишь следствие колоссального противоречия, между противоположными полюсами которого (малого и большого, горячего и холодного, черного и белого) протекает мышление. Без противоположностей нет различения; ни пространства, ни времени; без противоположности «ничто» и «все» были бы идентичны друг другу. Каким образом, если первое условие материального мира состоит в различении, можно верить в моральную значимость различия между «добром» и «злом»? Как можно возмущаться уничтожением какого-то Даббелинга, о котором даже неизвестно, имелось ли у него чувство стиля? Главное значение Оскар придавал вводному тезису: мораль обязательна для дураков. Умные люди способны делать выбор.

Едва он набрал в грудь воздуху, как его опередил Себастьян:

— Это еще не все, Оскар. Лиама похитили.

В куполе света над Женевой блестит несколько зацепившихся там звездочек. «Этот город, — думает Оскар, — громадный, крепко завязанный мешок, набитый страхами, тоской, отвращением и малой толикой счастья».

— Но Лиам же в лагере скаутов, — произносит он медленно.

— Давай сперва послушай меня, — говорит Себастьян. — Смерть Даббелинга — это выкуп за Лиама. Ты понимаешь?

Диван стоит под самым окном, поэтому Оскару, чтобы сесть на него, нужно только повернуться.

— Тогда… — Останавливаться на полуслове не в манере Оскара. — Тогда, значит, Лиам уже вернулся?

Себастьян прижимает ладони к лицу. Этот вопрос — достаточный повод для того, чтобы прекратить разговор и вернуться в гостиную на кушетку. Но он не делает этого, а начинает рассказывать.

После первых четких фраз (субботний вечер, автозаправочная станция, принятое Лиамом средство от укачивания) он начинает все больше отклоняться от главного, вдаваясь в подробности. Говорит о смеющихся дальнобойщиках, о муравьях, утаскивающих дохлую гусеницу, о любителях бабочек и расширенной типологии ожидания. Говорение идет как по маслу, все поддается описанию, все состоит из безобидных деталей, которые в сумме дают рассказ о событии. Дойдя до конца, Себастьян останавливается с ощущением, что проговорил полчаса, между тем Оскар за это время успел выкурить только одну сигарету.

Последовавшее затем молчание, начавшись как пауза, сделалось невыносимым, а под конец чем-то само собой разумеющимся. Себастьян высказал все, что знает, а хорошо подготовленная речь Оскара имела отношение к другому положению дел. Молчание телефонной линии похоже на раскрытую дверь между двумя пустыми помещениями. Во Фрейбурге к пальцам Себастьяна подбирается первый свет занимающегося утра. В Женеве Оскар прикуривает новую сигарету от старой. В обоих городах звучат пока еще редкие голоса просыпающихся птиц. Милосердная ночь разжижается и растекается в разные стороны. Здесь и там остроугольным утесом встает новый день, готовый содрать шкуру со всякого, кто попытается бросить ему вызов.

Когда Оскар снова заговорил, было уже светло. Его голос понизился до шепота, едва способного преодолеть расстояние между обоими телефонами.

— Майк ничего не знает?

— Пока что нет.

— Иди в полицию.

— Прости, как ты сказал?

— Я подумал. Иди в полицию. — Дыхание Оскара шипением вырывается из мембран микрофона. — Скажи им только, что исчез Лиам. Как только он вернется… Себастьян? Лиам вернется! Скажи мне, что ты это расслышал.

— Да.

— Как только он вернется, мы займемся всем остальным.

Поза Себастьяна мало изменилась, только вид у него в солнечном свете сделался еще более жалким. На лице его ничего не блеснуло в подтверждение того факта, что он достиг дна. Свободное падение закончилось. Решение, принятое Оскаром, взорвало систему, в которой не было доказуемой реальности, а каждый раз находилось только одинаковое число доводов в пользу тех или иных действий. Себастьян пробует дотронуться протянутой рукой до спинки стула, на котором сидел его друг во время последнего совместного ужина. Рука оказалась коротка; он не дотягивается.

— Хочешь, я приеду?

— Что?

— Хочешь, чтобы я сел в поезд и приехал к тебе?

— Нет.

— Я бы приехал. Обдумай хорошенько, что будешь говорить.