Телевизор одноглазый - [3]

Кто на самом деле заблистал у нас яркой звездой с самого момента появления телевизоров, так это имам, потому что был он непримиримым их противником и теперь свои пятничные проповеди направлял против телевидения, так что в конце концов заронил в наши души сомнение, от которого никто из нас и по сей день не избавился. Однажды он заявил, что этот ящик есть не что иное, как окно, через которое проникают к нам всяческая отрава и огненное дыхание преисподней; в другой раз, что телевизор — сам сатана и что он разрушает умы, сердца, семьи и целые страны. А еще он называл телевизор антихристом, доказательством чему служило то, что в точности таким его и описывали древние книги: у него всего один глаз, и он ловко совращает людей, без труда растлевает их, особенно женщин. Вот откуда повелось новое название — Растлитель, ибо даже наш достойный и чистый арабский, язык священного Корана, не удостоил его специальным именем, оставив за ним иностранное прозвание — телевидение. Кое-кто пытается убедить нас, говорил имам, что слово происходит то ли от глагола «видеть», то ли от существительного «видение»… О, люди! Уж какое тут «видение»! Слепота это, самая что ни на есть настоящая слепота: он ослепляет вас, мешает увидеть друг друга, самих себя, мешает увидеть истину и прямой путь. Как можете вы позволять, чтобы одноглазое чудище заставляло вас все видеть по-своему?

И люди начали придумывать имена для своих телевизоров, словно речь шла об их собственном ребенке, собаке или корове, лишь бы не называть их впредь иностранным словом, чуждым нашему языку. Однако в то же самое время телевизор сам стал подкидывать новые имена для младенцев, имена, про какие раньше в нашей деревне никто и не слыхивал.

Взять, к примеру, кузнеца Халила, известного как силой своих мускулов, так и неуживчивым нравом, который с людьми обращался не лучше, чем со своими железками, и был таким упрямым, что получил прозвище Железная Башка. Когда жена его родила двух мальчиков-близнецов, он назвал их Рембо и Тарзан, ибо главным в жизни почитал силу. Так вот, когда Халил принес близнецов регистрировать, служащий делать это отказался со словами: наш закон запрещает давать детям иностранные имена, особенно такие, как эти, ведь они идут от героев, придуманных американцами, нашими заклятыми врагами. Халил страшно рассердился и вознамерился во что бы то ни стало назвать близнецов именно так и никак иначе, служащий тоже уперся и ни за что не желал уступить. Тогда Халил положил младенцев на стол перед служащим, достал из кармана нож и приставил к горлу одного из новорожденных: «Если ты не запишешь их под теми именами, какие я выбрал, я прямо тут перережу им глотки и оставлю тебе два трупа. Я их отец и имею право называть их по своему усмотрению, а также делать с ними, что мне заблагорассудится». Чиновник сдался, и так появились в нашей деревне Рембо и Тарзан, которые некоторое время спустя стали самыми лихими и неуправляемыми подростками, но и лучшими охотниками на перепелов и первыми, когда дело касалось воровства кур, яиц или фиников в чужих садах.

Как-то раз Халил долго щелкал кнопками, переходя с канала на канал, но везде находил либо документальные фильмы, либо передачи про животных в африканских джунглях, и тогда он сказал своему сыну Тарзану: «Пойди посмотри, видать, антенна упала в хлев».

В тот самый первый день, когда в наших домах установили телевизоры, мы, малышня, долго крутились вокруг непонятных ящиков и даже залезали под них, силясь понять, куда девались ноги дикторов и нижние половины их туловищ. Тех, кто был помладше, родители пугали симфоническими оркестрами, потому что детям музыканты казались злодеями с сердитыми лицами, которые точат свои сабли или машут палками, сопровождая все это странными звуками, то громкими, то совсем тихими. А еще больше они пугались, когда вместе с музыкой раздавались громкие вопли оперных певцов. Короче, малыши начинали дрожать от страха — и сразу делались послушными… писали и засыпали.

Моя тетка продолжала напряженно вглядываться в каждое лицо, мелькнувшее на экране, и сердце ее колотилось как бешеное, когда она видела кого-то похожего на ее попавшего в плен сына. К телевизору она относилась простодушно и ласково, словно к живому существу, поначалу даже пыталась его кормить. И еще она с ним разговаривала, потому что, по ее разумению, коли он умеет двигаться и говорить, значит, наверняка умеет и слышать. Она накрывала его, когда холодало, и мыла водой с мылом — пока из-за таких забот он не перестал работать.

В свою очередь жена имама, скромная, робкая и очень религиозная, входя в гостиную, непременно надевала бурку, объясняла она это так: «Не подобает сидеть при мужчинах-иностранцах с открытым лицом», имея в виду дикторов и актеров. Ей было все равно — что голоса гостей, что голоса с экрана, поскольку обычно она все равно не позволяла себе поднимать глаз на говоривших, а только слушала. Поэтому ей случалось отвечать телевизору, если она полагала, что вопрос задал кто-то из сидящих рядом людей.

Молодые женщины и девушки теперь уже не спрашивали госпожу Лайлу, как завоевать сердце мужчины. Они подражали женщинам с экрана и в одежде, и в манере речи, и даже в походке. Беременные ставили на телевизор стакан с водой, если там появлялся какой-нибудь красавчик, а потом выпивали эту воду в надежде, что младенец родится таким же пригожим. Некоторые девушки всякий раз, когда показывали их любимых певцов, ставили перед экраном букеты цветов. Почти все женщины сшили из старой одежды и украсили искусной вышивкой специальные красивые салфетки, чтобы накрывать выключенный аппарат.