Телевизор. Исповедь одного шпиона - [89]

– Вы можете в этом не сомневаться, – с уверенностью проговорил Ганецкий. – Я уполномочен передать вам достоверные слова истинной наследницы русского престола: когда она взойдет на трон праотцев, римской католической церкви будут переданы обширнейшие полномочия, и вы увидите, как русский народ с благодарностию кланяется его святейшеству папе, то есть вашему высокопреосвященству; я уверен, именно вы в ближайшее время станете наместником Христа на земле…

– Полно льстить, – отмахнулся Альбани. – В курии свои порядки, свои партии и интриги, но вы правы, многие сочувствуют нашему делу… Церковь нуждается в решительном обновлении; мы должны показать, что идем в ногу со временем, что нам не чуждо ничто человеческое, и иные просвещенные идеи можно сделать союзником, вместо того, чтобы отбиваться от них. Идеи общественного договора, возвращения к природе и народовластия на самом деле нисколько не противоречат учению Христа, напротив, они выросли из него; они подобны непослушным детям, которые должны прекратить питаться в хлеву со свиньями, и вернуться в отчий дом… Возможно, я смогу раздобыть для вас некоторую сумму, исключительно на текущие расходы… Но вы и ваша княжна должны дать мне гарантии того, что ваше дело выгорит, что у вас есть надежные союзники, которым можно доверять. И не говорите мне про турок или шведов, даже не хочу слышать… Ни один разумный политик не будет договариваться с Константинополем или Стокгольмом; это все равно что вести переговоры с пороховой бочкой, которая завтра может разлететься на множество мелких обломков. Дайте мне такую карту, которая убедит меня в том, что вы играете по-крупному, а не ловите пескарей в провонявшем всеми возможными нечистотами Тибре…

– Что же, я раскрою вам один маленький секрет, – Ганецкий поспешно вытащил туза из рукава. – Княжна намерена заключить тайный трактат с графом Орловым, начальником русской эскадры, которая стоит здесь, в Ливорно; сразу после подписания мира с турками русский флот отправится морем назад, в Петербург, и когда ничего не подозревающая царица Екатерина будет встречать Орлова в Кронштадте, она будет арестована, и по трапу сойдет уже новая русская царица, беззаветно преданная Ватикану…

Глава пятьдесят седьмая, в которой Россия обращена в горящий уголь

Мне снился и другой сон: войска Пугачева осадили Казань.

– Се, – сказал самозваный император, – новая столица России, повелеваю положить ее к моим ногам…

Я узнал его: гнилоногий из Чудова монастыря. Он был в красном казацком кафтане с голубою андреевской лентой; ни на какого Петра Третьего он похож не был; напротив, всё выдавало в нем старинную московскую натуру; это был какой-то Иоанн Грозный, воскресший из мертвых и явившийся к Казани, чтобы покарать живых.

Местные жители поднесли Пугачеву хлеб-соль, а потом начали наперебой указывать лучшие места, как проникнуть в город.

– Жалую вас крестом и бородою, рекою и землею, травами и морями, и денежным жалованьем, и хлебным провиантом, и свинцом, и порохом, и вечной вольностью! – торжественно проговорил гнилоногий.

Как и тогда, в Москве, чернь бросилась в город и стала крушить все на своем пути, грабить дома и купеческие лавки, драть иконостасы и убивать всех, кто был в европейском платье. Бунтовщики распахнули двери тюрем, и из них выбежало еще больше народу. Одна каторжная, державшая за руку малолетних детей, плакала, что она жена Пугачева. Ее никто не слушал. Верные императрице войска торопливо отступали в кремль; туда же бежали все, кто не хотел быть убитым или ограбленным пугачевцами.

«Неужели это и есть то, о чем я мечтал? – подумал я. – Революция, народная власть, вольность, торжество патриотического духа… Разве это вольность? Это просто отчаяние, вдруг выплеснувшееся на улицы, тоска по мирному дому и свежему воздуху, странным образом обернувшаяся жестокостью и безумием…»

Несколько школьников залезли на городскую батарею и начали стрелять из пушки по слободе; это добавило еще больше неразберихи. Одно ядро разорвалось, и вскоре из домов повалил черный дым, а потом и огонь; стало загораться в разных местах города.

Я должен каким-то образом это остановить, подумал я. Я должен противостать Антихристу, этому новому Нерону, в упоении созерцающему с горы пылающий град. И пусть это мистические глупости, пусть гнилоногий Пугачев никакой не антихрист, а просто свихнувшийся казак, я знаю это, я достоверно знаю, что Антихрист существует, что он не выдумка, не ерунда, он и есть человек, нечто, сокрытое в глубине человеческой души. Что ежели манихей Мартен в чем-то и прав, что в самом мире, в природе есть горчичное семя зла, и истребить это зло невозможно, нужно только загнать его вглубь, засадить в самую глухую тюрьму своего сердца, в железную клетку, маску, чтобы оно, это семя, никогда уже не выросло, а разве только сочилось иногда ядовитым соком и возбуждало тебя.

Алое пламя поднималось выше и выше, и мне казалось уже, что горит не одна только Казань, а вслед с нею занимается и Москва, и вся Россия вскоре, обращенная в груды горящих углей, дымится и рдеет во мраке, священным, религиозным огнем, вроде киновари, которой обычно рисуют на иконах покров Богородицы и крылья серафимов, посланных на землю с обычной бессердечной задачей чего-нибудь истребить или заставить кого-нибудь прозреть…