Телевизор. Исповедь одного шпиона - [149]

Глава сто пятая, в которой Батурина больше нет

John Taylor to Elizabeth Tarakanova, Princess of Vladimir and Queen of Tomorrow

Моя принцесса!

С глубоким прискорбием сообщаю вам о трагической гибели вашего верного слуги, подданного шведской короны графа Эрика Карельского, убитого на дуэли графом Алексеем Орловым, что случилось не далее как утром сегодняшнего дня, в Ливорно, на могиле похороненного здесь писателя Смоллетта[372]. К сожалению, все мои попытки остановить эту нелепую дуэль, равно как и попытки мичмана Войновича, такоже вам знакомого, закончились горестной неудачей. Дуэлянты ничего не желали слышать ни о каком примирении, обвиняя друг друга в многочисленных грехах. Подозреваю, что и ваша неземная красота отчасти стала причиной этого недоразумения.

Вот же как это было. Не рискуя вступать с графом Карельским в фехтовальный поединок, Алексей Орлов, как лицо, получившее право выбора оружия, предпочел дуэль на пистолетах. Представьте себе, моя принцесса, раннее утро на местном кладбище и низкий туман, вьющийся над долиной; мрачные тени еще скользят по скалам и могильным плитам, черный ворон стучит клювом по портрету автора Перигрина Пикля. Как вдруг в тумане вспыхивают два алых огня, стремящиеся друг к другу, как два магнита, и испуганный ворон, взмахнув крылами, уносит в небеса душу одного из противников. К моему глубокому несчастию, то был мой друг Карельский!

Я бросился к нему, грудь его была прострелена навылет, кровь текла из края рта. Бледное лицо его было похоже на лицо христианского мученика, рука еще крепко сжимала мою, а слабый голос шептал ваше имя. «Свершилось!» – воскликнул он и испустил дух. О, горестная минута разлуки с любезным товарищем! О, жестокая судьба! В гневе сжав кулаки, я подбежал к графу Орлову и в расстройстве чувств стал говорить ему, что он убил лучшего человека на земле, и что король Густав никогда не простит ему этого злодеяния. «Прекратите сходить с ума, Тейлор! – сказал мичман Войнович, перехватив мою руку, уже тянувшуюся к лицу чесменского героя. – Ваши чувства можно понять, но и вы должны признать, что все произошло по правилам чести, и граф Орлов с тою же вероятностью мог быть сейчас на месте шведа». Разумом я соглашался с ним, но мое сердце было против.

Эти трагические события, моя принцесса, засвидетельствованы мною и мичманом, а такоже цыганским бароном Мотей и моим слугой Патриком, ирландцем. Похороны графа Карельского, моего любимого Эрика, состоятся завтра в Ливорно, и ежели вы поспешите, то успеете в последний раз поцеловать своего друга, так мечтавшего сделать вас русскою царицей. Обещаю вам, что в память о нем я доведу начатое до конца и воздену на вашу прекрасную голову шапку Владимира Мономаха!

John Taylor, Esq.

Глава сто шестая, именуемая Прощание славянки

Мы все еще стояли лагерем на берегу разлившегося из-за дождей Дуная и ждали Суворова, который должен был со дня на день приехать из букарештского госпиталя, чтобы вести нас домой, в Россию, с особо важной и секретной миссией – поймать Пугачева. Краткое, но томительное ожидание скрашивали только рыбалка да вечное подтрунивание над Колей Рядовичем. Балакирев, опасаясь, как бы солдаты не растеряли дисциплину, ежедневно гонял нас по амбулакруму, в дождь и в град, заставляя меня бить в барабан, а потом вместе со всеми бегать, прыгать и колоть штыком. Несколько раз я пытался отбрехаться от глупой муштры, под предлогом своего ранения, но Балакирев как будто вошел во вкус, ему дали чин полковника, о котором он давно мечтал.

Как-то раз Коля Рядович разбудил меня среди ночи.

– Вставай, – сказал он, – к тебе пришли.

Я вышел на амбулакрум. Предо мною, держа под узду коня, стояла Каля, в своей привычной болгарской одежде; волосы ее были смочены дождем, и вся она была сейчас не человеком, но какою-то русалкой, выползшей на берег из вод Дуная.

– Каля, – радостно сказал я, – мне нужно поговорить с тобою. Ты одна только нужна мне. Я не знаю, как это говорится…

– Правда ли, – с грозной суровостью в голосе перебила она меня, – что война свершилась?

– Правда, – отвечал я. – Война закончилась.

– Значит, вот как это будет, – почти заплакала она. – Вы хотя бы разбираете, что теперь случится с нами? Что нам придется ответить за каждого погибшего янычара, за каждый кусок хлеба, переведенный нами русским войскам? Вы должны были освободить Болгарию, защитить своих братьев по духу и по языку, а вместо това вы сключаете ветхий завет и уходите?!

Завет по-болгарски значит мир, договор.

– В договоре есть параграф, – сказал я, – о защите всех христиан.

– Я не христианка, – проговорила она. – Будьте вы все прокляты, со своей христианской любовью…

Она вдруг залезла на коня и, стукнув его по бокам своими мокасинами, поехала в ночь, все более и более ускоряя шаг.

– Каля, подожди!

Я побежал за нею, не разбирая дороги. Но она уже не слушала меня, а просто мчала куда-то, сломя голову, всё отдаляясь, и звуком копыт, и чертами тела, и все то было уже приобретено и потеряно мной в одно мгновение; я поскользнулся на размытой дождем кочке и упал в грязь.

– Каля!

Если бы я мог, я бы пошел прямо сейчас к Румянцеву и заставил его разорвать договор, лишь бы вернуть ее. Заставил! Я бы повернул время вспять и все переиграл, и принудил бы Магомета и великого визиря подписать мир на условиях, выгодных