Телевизор. Исповедь одного шпиона - [144]

– И что же замыслил великий визирь? – грозно, исподлобья посмотрел на меня Румянцев. – Говори, ежели знаешь; ежели всё так, как Сашка и говорит, ежели ты и вправду знаток османских дел, а не шпион турецкий…

– Я не шпион, ваше высокопревосходительство, – виновато проговорил я. – То есть шпион, конечно, но наш, русский. Я у Панина в коллегии работал, а потом в Москве еще, в архиве там сидел, бумажки разбирал…

Господи, какую же чушь я несу, подумал я.

– Меня ранили, – промямлил я, – и один турок подобрал меня. И я был в Шумле, и говорил с великим визирем, и он сказал, что России никогда не выиграть эту войну, до тех пор, пока русские будут враждовать меж собою…

– И потому я должен вражду с Алексеем Григорьевичем затеять?

– Я о том говорю лишь, что его вразумить нужно, предостеречь…

– Авантюра! – тяжело вздохнул фельдмаршал. – Ладно, убедил! Уж больно складно врёшь… Письма́ писать не буду, пока Балакирев за тебя не поручится, что ты у него и вправду барабанщиком состоишь. Сашенька, найди-ка мне Андрея Дмитрича, я сам спрошу, из какого архива он сего юнкера выкопал…

Глава девяносто девятая, в которой Орлов встречает Батурина

Вы просто не поняли сути истории, моя княжна. Вы подумали, что история благоволит к таким, как вы, что в истории случаются эпохи, когда всё переворачивается, и человек со дна может пробиться на самый верх и обуздать обидчицу Фортуну; безродный казачок может стать канцлером Российской империи, а корсиканский мальчишка – императором Франции. Отчего бы и вам, подумали вы, почувствовав дуновение сих ветров, не стать примой в этом балете, а не быть вечной подтанцовкой. Вы подумали и тут же сделали, как это и бывает обычно с немецкой натурой; вы бросили камень в тихий пруд и распугали всю рыбу.

Но вы не поняли главного: история – не балет, не подмостки веселого театра; история – это холодная и жестокая машина, которая не различает правых и виноватых, и не судит, и не милует, она просто перемалывает своими жерновами человеческие кости, в угоду ей одной ведомой цели. Человек ничего не значит в истории; он только кусок мяса, брошенный в мясорубку, и любые рассуждения о войне и мире, и об истинном боге, и об истинном государе – лишь знаки нашей неграмотности. Быть разумным человеком – значит видеть истину, состоящую в том, что мы живем на маленькой планете, затерянной в глубине космического эфира, и Бог, ежели он все-таки существует, никогда не услышит наш голос.

Кольцо осады сжимается вокруг вас; ловкие саперы уже вырыли свой подкоп и заложили в него глоб де компрессьон; усатые гренадеры готовят свои запалы, мушкатеры чистят штыки. Эта крепость скоро падет, ежели не случится, конечно, чего-то из ряда вон выходящего, ежели саперы, мушкатеры и гренадеры вдруг между собой не перессорятся и не начнут палить друг в друга; тогда у вас есть шанс, тогда вы будете спасены, и книга судеб закончится вашим помазанием на российский трон. Всё зависит от автора, от того, какую версию истории он предпочтет, обычную, или же ту, которая более по душе его израненному сердцу.

* * *

Они случайно столкнулись у княжны на одном приеме. Орлов сидел подле ее кресла и вел невинную беседу о новых способах земледелия и о том, что было бы неплохо привить в России американские фрукты. Как вдруг двери раскрылись, и в комнату вошел Батурин, в своем приталенном синем кафтане и в желтом камзоле, с усами и со шрамом на щеке, таком же как и у графа Алексея, за тем только исключением, что графа полоснул саблей в трактирной драке старый Шванвиц[365], а этот шрам был от шпаги Эоновой. «Ах, граф! Вы всегда по-северному неожиданно!» – воскликнула княжна, размахивая китайским веером. Батурин с усмешкою покосился на Орлова, а затем стал губами прикладываться к маленькой ручке княжны и смотреть на нее с таким напускным обожанием, облизываясь и причмокивая губами, что меня чуть было не вырвало от отвращения. «Позвольте вам представить графа Карельского. А это, Эрик, гроза турок, граф Орлов…» – «Тот самый Орлов?» – «Да, да, тот самый Орлов, победитель в Чесменской баталии, шум которой прогремел по всей Европе, подобно гласу древних богов, так что и весь мир пробудился, и в самом дальнем уголке не осталось христианина, который не почувствовал бы свою сопричастность к этому побоищу…» – «Вы несколько преувеличиваете мои заслуги, – нервно проговорил Орлов, сверля глазами хохочущего Батурина. – Нашею эскадрой командовал адмирал Спиридов; я же только скромный бухгалтер, посланный ко флоту с целию следить за соблюдением бюджета. Но вы правы, я имею некоторое отношение к сей баталии и могу назвать себя ее участником, особенно с учетом того, что некоторые мои соотечественники в то же время отсиживались в тылу и плели грязные интриги при петербургском дворе. Когда русские моряки проливали кровь за отечество…» – «А как вы считаете, граф, – сказал Батурин, зевая и подкручивая пальцем прядь своего парика, – победит ли ваша эскадра tappra svenska Flottan[366]? Спрашиваю из чистого интереса, а не затем, что мне было бы интересно затеять вражду меж нашими двумя великими народами…» – «С начала века, – буркнул Алексей Григорьевич, – русские бивали шведов…»