Телевизор. Исповедь одного шпиона - [120]

– Наверное, ваши сенаторы очень умные люди, ежели им доверяют управление такой большой страной как Россия?

– Иногда умные, – грустно проговорил русский, – а иногда – не очень. Вот, например, Иоганн Парцифаль Елагин, начальник насего театра. Он заказал одному васему лейпцигскому немцу, Срёпферу… э-э-э… перевод некоторых пиес, а Срёпфер его, как это… ein S’nippchen s'lagen…

– Надул…

– Да, надул… И теперь нам в России приходится писать собственные пиесы.

Иоганн Димитрий выпил еще немного коньяку и стал трещать без умолку о необходимости нравственного воспитания русского юношества и еще о каком-то фон Визине.

– Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите, дорогой брат, – сказал я, складывая мизинцы и большие пальцы рук как бы треугольником (этому секрету меня научил Флориан). – Ведь я и сам принадлежу к вольным каменщикам.

Иоганн Димитрий внимательно посмотрел на меня, и рюмка с коньяком в его руке задрожала.

– Вы не вольный каменьсик, – испуганно пискнул он. – Ежели вы были бы вольным каменьсиком, вы дождались бы ответного знака с моей стороны… Простите, мне нужно спесить…

Он вскочил с кресла и стал в спешке просовывать руки в рукава своей заячьей шубы; это получилось не сразу.

– Вы абсолютно правы, герр Афанасьевич, – я тоже встал с кресла и взял в руки кочергу. – Я не франкмасон, а начальник лейпцигской полиции. Ваш спектакль закончен. Как говорится, le rideau tombe sur ce triste drame[324]. Рассказывайте немедленно, всё, что вы знаете, про убийство Шрёпфера! А ну, быстро!

Актер начал пятиться к двери, но споткнулся о ступеньку и упал.

– О Господи! – сказал он, усевшись на полу и закрыв руками лицо. – Какое позорисе! Ладно, я все вам расскажу, только уберите васу кочергу.

– Выпейте, мой друг, – я любезно протянул ему рюмку коньяку. – Не бойтесь, расскажите мне всё, вам же станет легче…

Вот каков же, герр оберст, был рассказ герра Афанасьевича.

* * *

Франкмасонство – не политическая партия и не религия, а благотворительное общество, и главная цель его – просвещение мира. Театры, университеты, воспитательные дома для сирот, помощь бедным, – вот в чем я, сказал Иоганн Димитрий, вижу призвание нашего братства. Конечно, оговорился он, это только мое личное представление. В разных странах люди по-разному понимают масонство, подобно тому, как нет и единой христианской церкви. Упав на разную почву, одни и те же семена приносят разные плоды: так, например, на родине вольных каменщиков, в Англии, франкмасоны свято блюдут верность Богу и королевскому престолу, французские же ложи подвержены вольтерьянскому влиянию, а в немецких выше всего ценятся порядок и дисциплина.

Русское масонство – совершенно особенное и не похоже ни на какое другое. Произошло оно напрямую от материнского молока великой лондонской ложи, и было принесено в Россию одним русским губернатором, который некоторое время служил ганноверской династии. Этот губернатор, с горечью добавил актер, недавно трагически погиб, от рук бунтовщиков-пугачевцев. Впрочем, еще ранее масонство исповедовал сподвижник Петра Великого Якоб Брюс, живший в Москве, в Сухаревой башне; с тех пор все русские каменщики, приезжая в Москву, считают своим долгом поклониться этому храму.

Около двадцати лет тому назад первый русский мастер решил отойти от дел и удалился жить в свое поместье, и его место занял его друг – Иоганн Парцифаль Елагин. Тогда это был еще молодой и беспутный атеист, переводивший на русский язык эротические романы и гибнущий в пучине наслаждений. Как вдруг в один день всё переменилось, Иоганн Парцифаль заболел загадочной болезнью (злые языки утверждают, что это был обыкновенный сифилис). Исцелил нового мастера богемский доктор Станислав Эли, ставший с тех пор чем-то вроде отца Жозефа при кардинале Ришелье. А сам Елагин сделался ярым противником всего французского, защитником славянства и религии; с великой энергией, присущей всем русским людям, он взялся за основание лож. Более того, он вытребовал у материнской английской ложи патент, который запрещает кому бы то ни было, кроме него самого и его соратников, распространять масонство в России. Ведь если бы такого патента не было, в Россию очень быстро проникли бы французы, со своими вольтерьянскими идеями, а так масонство остается под негласным протекторатом императрицы Екатерины, которая, разумеется, хорошо осведомлена о деятельности своего бывшего секретаря, а ныне – начальника придворного театра. Любая попытка утвердить в России иной устав, отличный от елагинского, будет пресечена русской тайной полицией. Это хорошо известно не только французским каменщикам, но и немцам, и шведам, которые с большой осторожностью pincent de l'aigle[325]. Но некоторые непосвященные иногда-таки лезут со своим уставом в чужую провинцию.

Одну такую дикую ложу и попытался организовать покойный Шрёпфер, заметив богатство и доверчивость русских; русские студенты сорили в Лейпциге деньгами, князь Белосельский проигрывал в карты тысячи золотых рублей, а богатство всё не убывало. Отчего бы не попробовать самому съездить в Москву, решил Шрёпфер; он напялил офицерский камзол, назвался незаконнорожденным сыном барона Штейнбаха и, вскоре, чрез покровительство курляндского герцога, проник в Россию. Какие темные дела он сумел провернуть, знает один только бог, но факт состоит в том, что Шрёпфер вернулся в Лейпциг с туго набитым кошельком и смог на какое-то время расплатиться со своими кредиторами. Он начал было готовить вторую поездку, как вдруг, да, скоропостижно скончался.