Телевидение. Закадровые нескладушки - [33]

В 1976 году прошлого столетия, когда я покидал Алма-Ату по семейным обстоятельствам, Кенес Усебаев, руководитель Казахского телевидения, передал мне письмо к Лапину с лестной характеристикой и просьбой обратить на меня внимание. К Лапину я, конечно, не попал. Это была вершина не моего полета. Меня приняла его зам. по телевидению Стелла Ивановна Жданова. Она прочитала письмо, отложила его в сторону и сказала: «Это вы там хлопэць на всэ сэло. А здесь вам еще нужно доказать, что вы что-то можете». С тем я и ушел. К счастью, грянула «Наша биография», в которой и я принял посильное участие. И когда спустя два года я подал документы на режиссерский конкурс, нужно отдать должное, Стелла Ивановна, а она была председателем конкурсной комиссии, не возражала против моего участия в конкурсе. Тогда даже предконкурсный отсев был большой.

Очень хорошо – тоже не хорошо

Эта крылатая фраза много лет гуляла по телевидению. Да и сейчас, нет-нет да и произносят ее некоторые режиссеры. Так получилось, что я был у истоков ее рождения. Режиссер Сахаров в самой большой 22-й студии на Шаболовке снимал воскресную развлекательную детскую программу «Будильник». И там по ходу действия в поликлинику за больничным приходил человек, который получил производственную травму. По каким-то причинам актер, который должен был играть этого бедолагу, в студию не приехал. Сахаров по этому поводу вынужден был прекратить съемки. В это время мимо проходил Федя Надеждин, режиссер редакции научно-популярных программ. Сахаров решил, что Надеждина ему сам Бог послал за его святую жизнь и святое искусство. «Федя, ради бога, выручай, – бросился ему на шею Сахаров и вкратце объяснил ситуацию. – Ты ведь бывший актер…» – «Почему бывший», – сказал Федя. «Ну тем более», – завопил обрадованный Сахаров. «Ладно, – сказал Федя, – схожу только в реквизит, подберу что-нибудь для убедительности». Через некоторое время в студии появляется Надеждин-пациент, но в каком виде! Одна нога в гипсе по пояс. Рука – по шею. А сама шея – в массивном гипсовом цилиндре, из которого выглядывает голова с выпученными глазами. Свободная рука опирается на огромный костыль. «О боже! – вскричал Сахаров. – Федя! В таком виде ходят не в поликлинику за больничным, а прямиком на «скорой помощи» отправляются в Склиф или в госпиталь Бурденко!.. Н-да… Тут явный перебор. Очень хорошо – тоже не хорошо». Так и пошла гулять эта крылатая фраза по студиям и съемочным площадкам и стала телевизионной народной мудростью.

Родина должна знать своих стукачей

Дело это случилось во второй половине семидесятых годов прошлого столетия. Я тогда работал в отделе общественных наук Главной редакции научно-популярных и образовательных программ. Случилось так, что слаженная работа отдела была нарушена самым роковым образом. Все, о чем бы мы ни говорили, что бы ни затевали, сразу становилось известно руководству редакции. Отдел стало лихорадить. Мы в каждом подозревали стукачей, стали волком смотреть друга на друга. На службу шли как на каторгу. Работа перестала приносить радость. И, как следствие, творческие неудачи посыпались одна за другой.

И тогда я решил сам, самостоятельно, ни с кем не делясь своей тайной, вывести стукача на чистую воду. Шестерым своим сослуживцам по большому секрету я поведал некую тайну, касающуюся меня и Егорова, причем всем по секрету поведал разные байки. Одному из них я по секрету сказал, что ужасно надоело работать в этой редакции и что я веду переговоры с главным редактором Московской редакции Замысловым о переходе в его коллектив. Через некоторое время меня вызывает Егоров и говорит: «Так, значит, тебе надоело со мной работать. А кто тебя из грязи вытащил, а?! У тебя совесть есть?!» Я с облегчением расхохотался. «А, ты еще хохочешь, мать твою так!» – повысил голос Егоров. Я ему говорю: «Вилен Васильевич, хотите, я скажу, кто вам передал этот вздорный слух?» Егоров убавил тон: «И кто же?» Я называю фамилию и говорю, что у меня другого выхода не было. Таким способом я попытался обнаружить секретного агента. И попросил Егорова перевести этого товарища куда-нибудь от нас подальше. Об этом моем разговоре с Главным никто так никогда и не узнал. Нужно отдать должное Егорову. Он убрал сексота из отдела. И все возвратилось на круги своя. [Прием нехитрый, если знать историю контрразведки еще времен Первой мировой, когда стали применяться подобные способы вычисления изменников-порученцев, которые доставляли оперативные депеши на фронте и в штабах. – прим. ред.]

Кочерга

По понедельникам у нас в Главной редакции научно-популярных и учебных программ проходили шумные, веселые летучки. Вилен Васильевич Егоров, главный редактор, сам остроумный человек, который никогда за острым словом в карман не лез, назначал таких же обозревателей, которые заводили аудиторию. И, как правило, эти летучки превращались в театр одного актера, обозревателя, и шумного греческого хора. Там доставалось всем сестрам по серьгам, и незамедлительно следовала столь же злая и остроумная реакция. И вот как-то мне досталась эта роль обозревателя, и я зло прошелся по программе «Русский язык». Это действительно была очень скучная программа – 30 минут сплошного долдонства. Заведующий отделом литературы Саша Забаркин достаточно резко отреагировал: «Критиковать – вы все мастера. А ты, если такой умный, попробуй сам на эту тему сделать бестселлер. Покажи нам, сирым и убогим, как надо…» – «И покажу!» – заявил я в запале спора. О чем потом очень сильно пожалел. В тот же день, в понедельник, Саша вручил мне тему очередной программы «Несклоняемые части речи». От одного взгляда на название «раздирала рот зевота шире Мексиканского залива». «Ну и влип, как кур во щи, – подумал я. – Саша прав. Ну что тут можно придумать?» Время шло, а ничего путного или беспутного в голову не приходило. От одного взгляда на тему мозги леденели и хотелось спать. Мне казалось, что все смотрят на меня и ехидно ухмыляются. Влип, выскочка. Получил по рогам. Несклоняемые части речи стали мне сниться по ночам в виде каких-то дьявольских существ с широким плоским ртом, острыми рожками и ехидными, злыми, выпученными красными глазками. Начиналось что-то вроде белой горячки.