Телевидение. Закадровые нескладушки - [31]

На «Телефильме» началась легкая паника. «В этой жуткой суматохе все может случиться, – говорит Булат. – По ошибке и твой фильм может попасть к Кунаеву. Тебе все равно терять нечего. Хуже не будет. А вдруг, чем черт не шутит, когда Бог спит? Только учти, у нас с тобой этого разговора не было». На том и расстались. Я продолжал изучать флору и фауну окрестностей Алма-Аты, но настроение несколько улучшилось, и не потому, что появился какой-то слабый шанс, а потому, что среди моих коллег оказался человек, Булат Габитов.

Через некоторое время раздается звонок со студии. Срочно вызывают к председателю. Прихожу. «Ты где ходишь?! – обрушивается он на меня. – Почему не работаешь?!» – «Да вот, – говорю, – хожу, обдумываю, как написать заявление об уходе». – «Какое заявление?! О каком уходе?! – прерывает он меня. – Тут помощник товарища Кунаева звонит, просит передать благодарность Кунаева автору фильма, а ты, видишь ли, о чем-то думаешь. Нельзя думать в рабочее время. Вот видишь, и наша своевременная критика бывает полезной».

А через некоторое время фильм получил диплом на всесоюзном фестивале телевизионных фильмов в Тбилиси.

Урок демократии

Где-то в середине 70-х годов, в самый разгар так называемого застоя, мне довелось снимать встречу Первого секретаря ЦК Компартии Казахской ССР Кунаева с авторами проекта здания железнодорожного вокзала Алма-Аты. Встреча проходила в неформальной обстановке прямо в архитектурной мастерской. Молодые ребята, выпускники архитектурных вузов Москвы и Ленинграда, яростно защищали свой проект. Кунаев более спокойно оппонировал. Как-никак, здание вокзала – лицо столицы. А молодые, задиристые архитекторы, как молодые бойцовские петушки, наседали на него со всех сторон. Наконец кто-то из них не выдержал и выдал: «Динмухамед Ахметович, вы же в этом ни фига не понимаете! Мы с вами живем в середине двадцатого века. Сейчас другая стилистика, а вы со своими вкусами древнего Средневековья!» Я обалдел. Это он кому говорит? Члену политбюро ЦК КПСС, Первому секретарю ЦК Компартии Казахстана! Да в Москве за сотую долю подобного словесного залпа он бы уже оказался или в психушке, или в местах не столь отдаленных. Кунаев помолчал и сказал: «Я, конечно, дилетант в архитектуре. Вы – профессионалы, вам видней. Но давайте посмотрим на все это с позиции здравого смысла». – «Здравый смысл – не критерий успеха», – возразили ему, и спор вспыхнул с новой силой. В конце концов Кунаев сказал: «Вы профессионалы. Вам видней».

И тогда, в самый разгар застоя, я получил первый наглядный урок демократии. А результаты ее проявлялись в самом облике Алма-Аты. А может, это было нечто иное – государственная мудрость?

Женщина

Вернувшись из Казахстана в Москву в 1976 году, я сразу попал на грандиозный 60-серийный проект документальных телефильмов «Наша биография». Художественным руководителем проекта и ведущей на всех фильмах была известная и популярная в ту пору, сейчас бы сказали звездная, Галина Шергова. В темном строгом костюме на черном фоне, с жестким выражением лица, она несла в массы суровую романтику революции. Образ комиссара из «Оптимистической трагедии». Ко мне она относилась весьма скептически. Какой-то никому не известный, заштатный, провинциальный режиссеришка тоже полез из грязи в князи. Я ей отвечал тем же. Даже на съемки фильма «1925-й год» пригласил другую ведущую. Перед съемками фильма «1950-й год» мой редактор и боевая подруга Галя Ульянова еле-еле, с большим трудом уговорила меня все-таки обратиться к Шерговой. Перед ее съемками в моем фильме «1950-й год» я ее спросил с дрожью в голосе: «Галина Михайловна, а есть у вас белый костюм, ну не совсем белый, а, скажем, с бежево-розоватым оттенком?» – «Это еще зачем?» – возмутилась Шергова. «Ну, я бы хотел попробовать вас снять в таком костюме». «Что еще за странные желания. Есть сложившийся образ. Его хорошо принимает зритель. Зачем разрушать то, что с таким трудом создано и успешно работает?» – «Ну, пожалуйста!» – взмолился я. «Ну, хорошо, – сжалилась надо мной наша суровая ведущая, – такой костюм у меня есть. Так и быть, для удовлетворения вашего совершенно непонятного мне любопытства я его привезу, но сниматься в нем не буду!»

Настал день съемки. Мы с моим оператором Славой Ефимовым затянули студию в непривычный для всех белый фон, настроили телекамеры на работу в режиме «перемодуля», чтобы убрать материальность фона. Пришла Шергова. Назревал грандиозный скандал. Меня спас Ефимов, который в отличие от меня пользовался авторитетом в телевизионных кругах. Его последний аргумент как-то погасил огонь разгорающегося пожара: «Галина Михайловна, мы же ничем не рискуем, давайте сделаем два дубля и сравним. Все равно последнее слово за вами. Если традиционный окажется лучше, так и быть». Пришлось Галине Михайловне надевать светлый костюм. Он оказался именно таким, какой нам был нужен. Мы несколько часов на ней ставили свет. И нужно отдать должное Шерговой. Она, как истинный профессионал, стойко выдержала все наши муки «светового» творчества. Наконец последовала команда «Мотор!». Съемка шла сложно. Ей нужно было полностью перестроиться: убрать «металл» и пафос, добавить мягкости и нежности. Это был все-таки 1950-й год. Всего лишь пятый год мира после страшной войны. Но наша работа с ней шла на удивление конструктивно. Она вдруг какимто всем своим женским нутром почувствовала, что я от нее хочу. Да и костюм заставил ее работать по-новому. В ее голосе появились мягкие нежные нотки. Наконец закончилась эта многочасовая и многотрудная съемка. Приглашаем Шергову в аппаратную. Показываем отснятый материал. И перед ошеломленной ведущей предстоит ожившая картина импрессионистов, отдаленные отзвуки Ренуара: мягкие теплые тона и полутона, и Женщина в кадре, красивая, нежная, мягкая. Второго дубля не понадобилось. С тех пор мы с Галиной Михайловной надолго стали если и не близкими, то все-таки друзьями.