Телефон. Звонки из прошлого - [25]

Ошибались боши, крепко ошибались. Хотя первые победы на советской земле им внушали уверенность, что к осени Москва будет у них в кармане.

Но для 45-й пехотной дивизии вермахта битва за Брестскую крепость оказалась безрадостной: 21 офицер и 290 унтер-офицеров, не считая солдат, погибли в первый же день войны. А за первые сутки в России соединение потеряло почти столько солдат и офицеров, сколько за шесть недель французской кампании.

Начальник штаба командования люфтваффе генерал-майор Гофман фон Вальдау через 9 дней после начала войны (31 июня 1941 года) писал в своем дневнике:

«Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствует нашим первоначальным предположениям… Советские пилоты — фаталисты, они сражаются до конца без какой-нибудь надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле «комиссарами».

Стоит заметить, что в первый день войны с Советским Союзом люфтваффе потеряли до 300 самолетов. Никогда до этого ВВС Германии не несли таких больших потерь.

Итальянскому корреспонденту и писателю Курицио Мала-парте (настоящее имя Курт Эрих Зукерт — Авт.) один из танкистов группы армий «Центр» заявил: «Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить».

Немецкой прессе запретили публиковать карты России, на которых эта страна была представлена целиком. Геббельс объяснил это так:

— Огромные расстояния могут напугать общественность;

— Солдат не должен знать, как дерутся русские;

— Воину вермахта нужно только метко стрелять, а не рассуждать;

— За солдата думают командиры и фюрер…

Уже в начале 1942 года немецкие солдаты стали понимать, что обещанная Гитлером победа в войне вряд ли скоро придет. Военные контрразведчики в ходе допросов немецких военнопленных сигнализировали в Москву о психологическом состоянии солдат вермахта. Так, в спецсообщении от 29 января 1942 года «О моральном состоянии немецкой армии» начальник Особого отдела НКВД Западного фронта капитан ГБ 3 ранга А. М. Белянов докладывал своему руководителю комиссару ГБ 3 ранга В. С. Абакумову:

«…Военнопленный из полка «Великая Германия» Вожцель Эмиль показал, что «фюрер обещал нам кончить войну до наступления рождества, но я понимаю, что война окончится не скоро. Наши солдаты напрасно проливают кровь в России, так как войну, в конце концов, мы все же проиграем. Здесь, в России, мы все замерзнем».

…Переводчик одного немецкого штаба заявил нашему агенту «Клеопатра» в разговоре: «В конце концов, победа будет за русскими».

Один из немецких военнопленных показал: «За последние недели офицеры не отпускают солдат из части, так как боятся, что солдаты будут вести между собой антифашистские разговоры и выражать недовольство войной. Кроме того, за последнее время в немецкой армии участились случаи дезертирства и невозвращения в часть. Офицеры боятся русского влияния и предупреждают солдат о том, что среди русских много «шпионов».

Немецкие солдаты, подбирая листовки, сброшенные нашими самолетами с докладом тов. Сталина, посвященном 24-й годовщине Октябрьской революции, после беглого просмотра эти листовки прятали к себе в шинели.

Военнопленный Заловичек Альфонс по вопросу существования фашистского закона об увеличении народонаселения показал:

«Впервые об этом законе я узнал из советских листовок. После этого мы стали писать домой, и многие солдаты из нашей части получили письма от своих невест о том, что они забеременели. После этих фактов мы поверили советским листовкам. Я получил письмо от своей невесты Вайнек Ильзы, проживающей в селении Харугер Руды, о том, что она забеременела от одного солдата и теперь моей невестой быть не может».

«Русские солдаты — это не люди, — говорил шарфюрер Дитмар Фройц из дивизии СС «Тотенкопф». — Только русский может питаться хлебом, который на вкус как кирпич, посыпанный сеном, а потом воевать в том снежном и грязном аду. Я сосал свой сухарь, чтобы хоть как-то понять этих красных, стать ближе, но так и не понял. Мы прогрызаем себе путь через горящие кварталы, вокруг чад, грязь и копоть, слезятся глаза, ноги едва идут по месиву из грязи и снега. Я не спал уже несколько дней, спасают только таблетки первитина, которые я глотаю горстями. Я стал чертовски сильно привыкать к этой штуке — без волшебной таблетки Адольфа не выдержать такой темп.

Бой идет уже несколько суток — мы закрепились на двух улицах, заняли круговую оборону. На третьем этаже дома раздался взрыв, мы с Бауэром пошли проверить, что там случилось. Сжимая свой гевер (винтовка, карабин — Авт.) на взводе, я был готов стрелять на звук, но все уже было кончено — наверху мы обнаружили тело Зальцмана, пару перевернутых коек и обезображенную русскую санитарку. Она подорвала себя гранатой, а также раненых русских и Зальцмана. Судя по осколкам, торчащим из стен, у этой женщины была оборонительная или противотанковая граната. Через час не стало и Бауэра — винтовочный патрон прошил его спину. У многих из нас был нервный срыв, мы смеялись как безумцы».