– Ну наконец-то! – гулко пробасил он, – ужин стынет!
Спрашивать его, откуда он знает, что мы собирались приехать сегодня, да еще и к ужину – бесполезно. Мишка, впрочем, как-то спросил, на что отец Сергий, подмигнув, ответил: «Господу ведомы пути праведных». Иных ответов он не дает, да и мы уж попривыкли.
Приткнув автобус возле домика, мы открыли заднюю дверь и стали выгружать подарки – чай, сахар, соль, несколько банок с оливками, к которым Сергий питал, по его словам, «греховную страсть» и – ящик водки. Никакого, даже самого плохонького огорода, при его хозяйстве не наблюдалось, однако стол всегда был обилен. Отец Сергий, в своей обычной манере, комментировал это: «птицы небесные не жнут, не сеют, а Господь кормит». Однако на некоторые продукты, видимо, «кормление Господне» не распространялось – в том числе, на оливки и водку. Не по чину они птицам небесным.
В чистой деревянной горнице пахло ладаном, горячим воском, сосновым дымом (ночи еще холодны и печку приходится подтапливать) и вкусной едой. На освещенном свечами столе уже громоздилась горкой вареная рассыпчатая картошка, веерами лежали пласты прозрачно-розового сала («Пост для человека, а не человек для поста!» – говаривал отец Сергий, потчуя нас в постные дни. Сам он, впрочем, от мясного воздерживался), в мисках осклизло поблескивали соленые, моченые и маринованные грибы всевозможных пород, изумрудными вениками тут и там блестела каплями воды свежевымытая зелень, желтыми шарами тускло светились моченые яблоки… Однако внимание наше привлек отнюдь не обильный стол, а некое несуразное существо, вынимающее из жерла русской печи огромную сковороду жареных карасей. Небольшого росточка – рослому человеку по пояс, – оно с первого взгляда показалось мне нескладным ребенком, нарядившимся ради военной игры в лоскутный камуфляж для снайперов, но приглядевшись, я понял, что трава и листья, покрывающие его с ног до головы, совершенно настоящие – живые и зеленые радостной весенней зеленью. На том месте, где у человека располагается голова, здесь наличествовало нечто вроде трухлявого пенька с блестящими в зарослях густого мха ярко-желтыми дикими глазками. Мы остолбенели – ничего подобного до сих пор даже в Зоне видеть не доводилось.
– Что уставились? – прогудел за нашими спинами бас отца Сергия, – леший это. На послушании у меня тут.
– К-как леший? – сказали мы, кажется хором.
– Да вы садитесь, садитесь, расскажу! В ногах правды нет, – Сергий помолчал и продолжил, входя в свой обычный повествовательный ритм – И в руках нет. И в чреслах нет, и в пузе ненасытном тоже правды не имеется. Это-то каждому понятно. А вот то, что и в голове ее нет – уже не любой понимает. Правда, она, вестимо, в душе человеческой. Но опять же не во всей, а только в той ее части, что с Господом соприкасается. И ежели человек в себе этой правды не чувствует, то жизнь его легка, но бессознательна, вроде как у дерева лесного. А когда ему правду эту покажешь, вот тут-то он из младенчества выходит. Ибо все мы дети божии, но одни еще в люльке пузыри бессмысленные пускают, другие первые шаги совершают дрожащими ножками, огонь пальчиками пробуя, обжигаясь да плача, а третьи уже подросли да на папины книжки заглядываются – нет ли там картинок срамных? Да только не каждому по плечу ноша человеческая… Вот был тут у нас мужичонка из самых завалящих – пил горькую беспробудно, у детей последнее отымая да на самогон обменивая, жену работящую поколачивал с похмелья, сам же от работы бегал и даром небо коптил. Начал я его увещевать, и увидел он в себе той правды отблеск слабенький. И себя рядом с ним увидел, каков он есть. И не выдержал в себе даже слабого отсвета света божественного – запил по-черному, чуть руки на себя не наложил. Вижу – не снести ему бремени жизни человеческой – слаб душою…
Отец Сергий споро разлил водку по берестяным рюмочкам, беззвучно чокнулся с нами, провозгласил тост «за крепость души!» и продолжил:
– И тогда помолился я Господу нашему – при этих словах отец Сергий почему-то покосился на телефон, – чтобы дал он сему несчастному ношу по плечам его, сняв гнет чрезмерный. И прислушался ко мне Господь, и разрешил его от жребия человеческого. Ибо человеку дано многое, но и спрос велик, а с лешего – что взять? Нечисть бессмысленная. Зато работящий теперь стал, по хозяйству у меня управляется. Хозяйство хоть и невелико, а все помощь. Только до водки по прежнему падок – не оставляйте на столе недопитую, непременно вылакает…
Отец Сергий решительно, как гранатную чеку, рванул кольцо на банке с оливками и немедля разлил по второй. Чокнулись, выпили. Мы с тихим обалдением посматривали на суетящегося возле печки лешего. Всякого мы навидались в гостях у Сергия, но это было как-то немного чересчур… Поневоле задумаешься – а как-то я сам? Не жмет ли жребий человеческий? В плечах не давит? А то помолится сейчас чудотворец наш – и побежишь собачкой какой-нибудь кустики во дворе метить…
И было выпито, и закушено, и еще выпито многократно. Леший больше не занимал наших мыслей, поскольку пришла главная радость посиделок по-русски – разговоры за жизнь. Раскрасневшийся отец Сергий вещал громовым басом:
