Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн - [25]

Сурков: Там будут мочить.

Чернышев: Поэтому вот ещё одна мечта-утопия: нужно, чтобы из зала с элитарным наименованием «Ротонда» такие разговоры вернулись на русские кухни. И если на среднестатистической кухне с видом на промзону заговорят на такие темы, можно будет и помереть спокойно.

Мысле-чувство номер два: найти бы русское слово на замену постылой «идентичности». Идентичность – по-нашемусамость, но это скорее из философского словаря. А у Даля есть простое словцо, век назад ещё бывшее в обиходе:собство(свобство). Оно однокоренное со словамисобственностьисвобода, присвоениеиосвобождение, способностьисвойство. То есть идентичность как совокупность свойств и способностей поглощается русским понятиемсобственности. Что из этого следует – скажу ближе к концу.

Третья недо-мысль. Что с нашим самосознанием сегодня происходит, на что это похоже? Если выражаться не по-русски, наукообразно – на острую фазу эмансипации в мультигендерной системе. Мультигендерная – сиречь многополовая. Вот у Станислава Лема описана многострадальная планета, где полов было не два, а целых семь. И когда этим несчастным приходилось свататься или жениться, завязывались такие заковыристые рефлексивные взаимодействия «в колонну по четыре», от которых голова шла кругом, и все боялись актов смены гражданского состояния как чумы. Национальные различия по остроте и глубине уступают только половым. Тут вот говорилось, что мир без русских невозможно представить. И правда, кошмар – представить себе мир без стариков (вспомните Штирлица с его любовью к фрау Заурих), или мир без детей, без женщин? Или мир без французов, таких галантных, шикарных… К тому же, без них не только сортир с прочими галлицизмами – из русской литературы целая «Война и мир» сразу выпадает. В этом смысле, происходящее с нашим самосознанием напоминает ранние фазы феминизма. Первые феминистки орали: мы, женщины – тоже мужчины, даже лучше! У всех нормальных людей это вызывало возмущение, негодование, недоумение. Чего это сумасшедшие бабы выдумали? Вот и мы, русские, дерзаем ныне качнуть свои глобальные права. Но всё, что мы способны пока сказать миру: послушайте, русские – тоже люди! Это очень застенчивая форма самоутверждения, оттого кажущаяся грубой. Робкая претензия, вынужденно скандальная. Самонадеянная – отсюда неубедительная. Но со временем, может быть, на Западе пообвыкнут и политкорректно прожуют нашу русскость, как проглотили пилюлю феминизма.

Мысль четвертая. Собственность для русских – ключевое слово-пароль, даже более значимое, чем идентичность-самость. Весь ХХ век (воистину век России!) с его концом истории, постиндустриализмом, тоталитаризмом, и прочими постмодерновыми «измами» содержался, как в ДНК, в авангардном тезисе младогегельянского политтехнолога:философы лишь различным образом объясняли собственность; но дело заключается в том, чтобы освоить её. Взять под контроль, очеловечить, реконструировать. И вот «в одной отдельно взятой стране» решили серьезно отнестись к этому глобальному тренду, воплотить его у себя. Правда, именем общественной собственности решили сперва частную уничтожить – так незатейливо перевели на русский немецкий глагол aufheben.

С тех пор в России с собственностью обстоит как с сексом: общественной нет как нет, а частную иметь и опасно, и стыдно. Поэтомустать русскимозначает прежде всегостать собственником. Не бомжом, не бюджетником, не «манагером», а собственником своей страны. И тем самым – обрести самих себя, присвоить, усвоить, освоить собственную «русскость». Разгадать загадку русского Сфинкса. Теория собственности для нас – философия имени.

Наконец,заключительная догадка. Есть такие миры-идентичности, где носителей в избытке. Я это почувствовал, когда однажды, ещё при советской власти, допутешествовал до Ленкорани, и обнаружил вдруг неизвестный миллионный народ, говорящий на диалекте фарси, который сгрудился на крохотном пятачке, чудовищно перенаселённом. Там каждый клочок земли был обихожен по европейским стандартам, и каждый забор, каждая изгородь представляли собой произведение прикладного искусства. У них не было ни автономии, ни литературы на родном языке, ни радио – ничего. Обычно вот такие скопления в истории заканчиваются экспансией: миграцией, или колонизацией, или войной.

А бывают, похоже, такие ситуации, когда для воплощения всей полноты божьего замысла о каком-то народе людей просто недостаёт. Представим, что Всевышний – условно говоря – задумал Историю как становление всечеловеческой личности. И вот творится Большой взрыв разнообразных идентичностей, они между собой бодаются, путаются, самоутверждаются. Идёт хомо-гонический процесс, куда сложнее тупой «глобализации», частные ипостаси человеческого духа образуют сеть, потом иерархию, затем функциональное единство…

Русская идея среди них – огромный замысел, бескрайний, как евразийская равнина, нуждающийся в восполнении, чтобы соприкоснуться, воссоединиться с иными замыслами. И в этом грядущем восполнении – ну, как бы это выразить? – на каждую заключённую в нём мысль нужен хотя бы один человек, чтобы её собой воплотить, чтобы дорастить тело замысла соразмерно его душе. Иначе и в теле, и в душе человечества будет зиять рваная рана.