Техники и технологии в сакральном искусстве. Христианский мир. От древности к современности - [148]

Если попытаться обрисовать самые сильные события в мозаике, то начать следует с V в., с церкви Санта-Мария Маджоре. Когда для изображения почти нет места, то как-то невероятно скупо решаются целые фигуры, события, толпы, – мозаика начинает кристаллизоваться, она переходит в новую систему, и в этом модуле она не превращается в кашу, а начинает жить энергетикой кристалла – это ее неповторимое качество можно сравнить с живописными миниатюрами. Когда в жанре миниатюры приходится решать определенные задачи, происходит переназначение идеи цвета. Черные позиции, которые выкладываются на цветовой подкладке, начинают разлагать структуру, как роль струнных и ударных в музыкальной аранжировке. Глаза, волосы, какие-то иные структуры начинают в пространственных позициях жить, но они живут не как предметы, а как некоторые огласительные элементы. Это немного приоткрывает нам завесу – что происходит в структуре мозаики. Там тоже вместо предметов появляется преображение материала, материал начинает быть реально двигающимся образом, это чисто мозаичное свойство.

Другой пример – это классика, синайское «Преображение». Там присутствует тенденция, свойственная всему Синаю, – делать не цвет, а некие тончайшие духовные состояния вещества. «Преображение» построено так, что мандорла внешне выглядит по цвету просто как темная умбра. Но там, однако же, очень много серебросодержащих элементов, которые начинают сверкать, если всматриваться в глубину. То есть они живут не обозначенным, а косвенным цветом, который начинает жить в окружении другого цвета.

Переходя на микроструктуру, обратимся к изображению Св. Димитрия, где фон выполнен из золота, которое выглядит вблизи как головки спичек – т. е. оно делалось другим способом, нежели то, что на плече или на плаще фигуры. И это говорит о природе мозаики, что она глубинна, что ее ахтоника состоит в том, что до конца непознаваемое вещество начинает давать позиции перспективам развития. Здесь по-разному сформированы золотые куски: золото здесь то собрано по девять частиц вместе, то в одиночку, то в непрерывной ленте, – и оно начинает жить очень по-разному, так как возникают разные отношения со связующим. Эта система вещества, которая как бы нарочно говорит: «Я не передаю вещество». И эта система нынче, конечно, не востребована. Сейчас все строится на других позициях – и даже у современных греков получаются «заслоночные» вещи. Поскольку нет масштаба модуля, он везде проектный, нереальный.

И второе: наши современные философы говорят, что люди живут затверженными для себя представлениями, т. е. свои предположения они превращают в законы, а потом в удары судьбы. Похожие самозаговаривания имеют место и в современной мозаике: все крайне плоско и условно, и люди порой даже не понимают, почему у них выходит только так, и никак иначе. Причина же в том, что они закрылись от вещества. Это нечто вроде животного мира, который представлен лишь мультипликационными образами зайчиков и медведей, который никак не похож на мир реальный. Вот в таком же примерно плане живет современная мозаика.

…Если под микроскопом мы будем рассматривать крыло комара, оно будет показывать нам радугу – Преображенскую радугу, но в обыденной ситуации оно выглядит просто сереньким, невзрачным, почти ничего не весящим веществом. И вот в мозаике та же самая ситуация: масштаб в ней всегда потенциален. То есть, когда идет серьезный разговор, то и серьезное вещество для этого есть. И Древний мир давал нам эти примеры: скажем, когда мы видим в Пушкинском музее чашу, которая сделана из нефрита, смысл не в том, что нефрит очень дорогой материал, а в том, что, чтобы изготовить чашу из него, надо потратить невероятное количество времени, потому что нефрит – самое вязкое вещество.

Чтобы найти последний слог в этой поэзии из двух слов «форма чаши», надо потратить очень много немеханических часов.

Так где же измерение мозаики? Часто мы ищем его совершенно не там. Древний мир внутрь помещал и проблему времени – т. е. сам процесс. Не стоит пытаться его упразднить, процесс – это очень серьезная вещь. Время в изобразительном искусстве очень важно: когда время переживания сокращается, появляется только плакат. Почему я касаюсь времени, когда говорю о мозаике? Потому что это была часть большой ткани, временнóй, частью архитектуры, которая была более крупным понятием, чем теперь. Исторически она поломалась и при переломе превратилась в две позиции: это проектная часть, которая изготавливается взаимозаменяемыми архитекторами, и то, что делается в натуре.

Декораторы приходят и с чистого листа начинают делать свое дело после того, что сделали, подметя за собой пол, строители.

Люди со своим убогим компьютерным представлением делают город будущего и потом к нему стремятся, как к недосягаемой цели. Наш компьютерный век сам себе обозначает лунную дорожку, и она заранее ограничена. А потом остается только пробегать ту маленькую дистанцию, на которую распространяется эта задумка, – и только по этому коридору, все форточки закрыты, и никакая Божья помощь справа или слева даже и не светит…