Течет река Лета - [10]

Много лет назад, по дружбе, в пору моей безвестности, она пригласила меня на студию выступить в праздничном "сборнике". Не вспомню, и думаю, что уже не спрошу, состоялся ли тот концерт. Но мне тогда еще, в день моей случайной экскурсии по студии, страстно захотелось озвучивать мультфильмы. Нина познакомила меня с кем-то из режиссеров. В тот раз ничего не вышло. А вышло чуть позже и без нее.

Недавно был красивый, снежный "Щелкунчик", где междометий и звуков у моего Мышиного короля поменьше, чем в ролике у Татарского, зато слов уже гораздо больше.

Весной я озвучил "пилот" еще к одному мультфильму, в котором записал текст от автора, Александра Курляндского, А вот скоро ли начнется работа над полнометражной версией, пока не знаю. Группа, как мне сказали, ждет денег от Госкино.

Грустно, что веселая анимация обошлась мне в этот ненастный день воспоминаниями о людях, которые ушли. Но это я не нарочно. Просто пришло время вспоминать о тех, кого я не могу не вспомнить.

9 октября 2007 г.

— Надо же, мы только что о вас говорили. — Милая старушка остановила меня у подъезда. — Вспоминали вас вместе с Юрием Афанасьевичем.

Юрий Афанасьевич — общественник с 11 этажа. Старушка, по-видимому, активистка из другого корпуса.

Пять лет наш большой дом сотрясают коммунальные битвы.

«Финансовые известия» предупреждали еще в 2003-м году:

«Сталинская высотка может стать роскошью для большинства жильцов.

В элитном доме на Котельнической набережной разгорелась настоящая гражданская война. Два конкурирующих домкома судятся за право управлять высоткой. Состоятельные жители сталинского небоскреба собираются объединиться в капиталистический кондоминиум, а потомки большевистских вождей и деятелей пролетарской культуры боятся "раскулачивания" — коммунальный рай в отдельно взятом доме, построенный руками их пламенных предков, грозит рухнуть под натиском многомиллионных счетов за вывоз мусора и содержание сложных коммуникаций легендарной высотки» (Борис Устюгов, 03.12.2003).

Дама, задержавшая меня у дверей, просила подписать заявление в защиту нынешнего ДЭЗа. Я вынимал из почтового ящика уже с полсотни подобных бумаг: сторонники кондоминимума присылали воззвания с буквицей в виде картинки главного корпуса, а внуки большевиков совали строгие прокламации с призывами дать отпор Товариществу Собственников Жилья.

Едва я переступил порог квартиры, как позвонил мой сосед сверху.

— Юрий Афанасьевич, я здесь ненадолго. Поверьте, я не знаю, кого нужно поддержать.

— Ефим, дорогой! Большинство против Товарищества. Можете поддержать большинство.

— Но я в этом ничего не понимаю. А если не поддерживать ни тех, ни других? Может быть, без меня все решится?

Я был тут же наказан за оппортунизм. Даже не успев раздеться, я снова побежал к телефону. Звонила супруга Ширвиндта.

— Господи… Наталья… Я забыл ваше отчество…

— Его легко запомнить. Меня зовут так же, как же жену Пушкина.

— Точно — Наталья Николаевна! Извините, Александр Анатольевич всегда говорит «Наташа», и я не никогда не знал как дальше…

Наталья Николаевна призналась, что, во-первых, она моя поклонница, во-вторых, я был прекрасен в цирке, а в-третьих… надо подписать бумагу против Товарищества собственников жилья.

Я повторил ей то, что уже успел сказать Юрию Афанасьевичу: про свой слабый общественный запал. Попросил объяснить, что нас, жильцов, ждет в случае, если не будет ДЭЗа. Наталья Николаевна сказала:

— Я — архитектор, я это прекрасно знаю. Мой внук живет в кондоминимуме и платит в 10 раз больше, чем мы.

— Понял, — сказал я. — Конечно, я подпишу бумагу против кондоминимума.

— Приходите к нам ужинать. …

— Ага, Александр Анатольевич любит только вареный лук и шпроты.

— Что вы! Я сама их терпеть не могу. Приходите, когда захотите… В любой вечер. Лука и шпрот не будет.

Забавно, что меня второй раз за последние дни приглашают на ужин те, в ком я души не чаю. Карцев, помнится, еще третьего дня зазывал меня на фаршированную рыбу.

— Она у меня уже вот здесь, — он подносил ребро ладони к подбородку. — Это такая рыба! Завтра приезжай! Хочешь — послезавтра! У нас этой фаршированной рыбы! — ладонь пронеслась кометой около лба.

Как жаль, что я к нему не поехал! Я упустил возможность провести вечер с тем, кем я заслушивался в поездах, на кого смотрел, затаив дыхание из темноты кулис, с кем мне всегда так хотелось сыграть что-нибудь вместе.

Может быть, самое памятное из того, что у меня никогда не сможет забрать коварная Лета — это веселые попойки в поездах, когда не хотелось спать, а хотелось только внимать своим веселым попутчикам, даже не веря до конца, что кумиры могут быть так близки и доступны.

Однажды мы всю ночь слушали великого Муслима. Под столиком громыхали две опорожненные бутылки водки, а на столе стояла третья, и Тамара Ильинична с бессмертным Чарликом на руках несколько раз уже пыталась вернуть в свое купе никак не хмелеющего мужа. А мы его все не отпускали. И снова слушали: про Брежнева, про иранского шаха, про кремлевские концерты.

От Ширвиндта всегда сводило живот. Но сам он редко улыбался.

— На вахте театра Сатиры когда-то служила колоритная еврейка. «Ширвиндт! красавчик!» — Александр Анатольевич преувеличенно картавит, показывая ее. — Она меня обожала. Можете себе представить… А это был, ты понимаешь, какой год. Ни черта не было. И кто-то оставил мне на служебном входе печенье для пса. Из-за границы. Печенье сейчас называется «Педигри». Но «Педигри» тогда не было. А был вот этот корм для собак. Закончился спектакль. Я иду к выходу. Вижу эту даму, еврейку. «Ширвиндт. Красавчик!» Улыбается мне во весь рот: «Вы меня простите! Ширвиндт! Вам здесь оставили печенье. Я не удержалась, попробовала. Ровно две штучки».