Тебе посвящается - [28]
В последний год Станкина резко отличало от других ребят (хотя сам он этого совсем не подчеркивал) то, что будущее его было определено. Он занимался физикой, помимо школы, в кружке при физическом факультете университета, участвовал в олимпиаде и был награжден вузовскими учебниками по физике. Никто не сомневался, что его примут на физфак, как и в том, что «Станкин идет на медаль».
Сам он, когда говорили об этом, скромно пожимал плечами, хотя чувствовал себя, вероятно, довольно уверенно. На уроках физики он никогда не «выскакивал», несмотря на то что в решении задач, например, был искушен никак не менее преподавателя.
И все-таки если что и отделяло сейчас Стасика от ребят, то не его свободная, взрослая речь (многие в девятом классе стали говорить свободнее и взрослее) и не его особая непримиримость к шпаргалке, а именно предрешенность его послешкольной судьбы. Для остальных то, что последует за экзаменами на аттестат, было в совершенном тумане. Не то завод, не то институт, может, техучилище, может, отъезд на необжитые земли… Неизвестно, кем станешь… А в лице Станкина, безусом и безбородом, казалось, были уже черты, которые и в облике будущего профессора могли бы остаться неизмененными.
— Слушай, редактор, а ведь ты сегодня в первом выпуске такую ерунду напорол!.. — сказал Валерий Стасику, когда урок кончился и учитель вышел из класса. — Теперь распутывай, друг!
— В каком отношении? — хладнокровно спросил Станкин.
— В том! — раздраженно ответил Валерий. — В фельетоне.
— Что касается этого материала, — с расстановкой произнес Стасик, — то его, к твоему сведению, моя редакторская рука вообще не касалась. Я там, между прочим, намеревался придаточное предложение переделать в причастный оборот, а потом не стал, знаешь ли…
— Плевал я на причастный оборот! — вспылил Валерий. — Какую вы загнули ерундовину со снежком!
— Ты считаешь, раздули? — осведомился Станкин, неумолимо оставаясь в рамках мирной беседы. — Возможно… Но лично я, вообще говоря, не сочувствую тем, кто забрасывает в класс снежки.
— Я, что ли, им сочувствую! — заорал Валерий, выведенный из себя спокойствием и округлыми фразами Стасика. — Да Хмелик-то тут при чем?!
— А, так конкретно Хмелик, по-твоему, зря попал в фельетон?
— Правильно, Стасик, — сказала Лена вкрадчиво, ласково и жалостливо, как говорят взрослые с маленьким несмышленышем. — Правильно, умница!.. А сейчас я тебе лучше еще объясню. Икс кинул в окно снежок. Так, Стасичек?.. А Валерий — видишь этого мальчика, его зовут Валерий Саблин — Валерий утверждает, что икс не найден, что икс не есть Леня Хмелик. Видишь, как просто?..
— Я этого парнишку как раз не знаю, — слегка растерялся Станкин.
— Я его знаю! — с вызовом ответил Валерий.
— Погоди, — отстранил Валерия подошедший Гайдуков. — Кончайте вы воду в ступе толочь!.. Станкин! Ты мой велосипед видал?
— Видал, — ответил озадаченно Станкин. — Но, собс…
— Подходящая машина?
— Да. А, собс…
— Нравится?
— Безусловно… — Станкин не успевал выразить недоумения между быстрыми, короткими и властными вопросами Игоря.
— Так вот: если от забора во дворе ты хоть одним снежком из десяти угодишь в форточку вашего класса — или нашего, все равно, — велосипед — твой! Безвозмездно! За одно попадание…
Неожиданное предложение Гайдукова всех развеселило. Ляпунов, который особенно загорелся, настаивал, чтоб после уроков Станкин выполнил упражнение, заданное Игорем, при всем классе, и уже оповещал одноклассников о предстоящей потехе.
— Собственно… — сосредоточенно проговорил Станкин только потому, что уже два раза начинал произносить это слово. (Он всегда заканчивал начатое.) — Не исключено, что я… — Стасик с беспокойством взглянул на воодушевленно суетящегося Ляпунова, — не попаду в форточку. Из этого следует…
— …что одиннадцатилетний мальчишка подавно в нее не попадет! — докончил стремительно Игорь, рядом с которым не только обстоятельный Стасик, но и кто-нибудь порасторопнее частенько выглядел мямлей.
— Дашь опровержение, понял? — бросил Валерий затюканному редактору и поспешил на третий этаж, в 5-й «Б».
…Пятиклассники интересовались единственно спортивной стороной поступка Хмелика. Они пропустили мимо ушей ядовитые слова, сказанные в осуждение Лени по радио: эти слова были частью чересчур мудреными, а частью привычными — и тоже слишком.
Хмелик был для ребят из параллельных классов, сбегавшихся на него поглядеть, пареньком с завидно меткой рукой, который ловко созорничал, но — случается со всеми! — попался. И они спорили без устали: мог Хмелик угодить через форточку в класс с первого раза или не мог? Многие настаивали, что сначала был недолет и только потом уж — попадание… Гена Конев повторял всем любопытным одно и то же:
— Хмель ни в какой класс ничего не закидывал. Мы с ним играли в снежки и ни от кого не прятались, его и увидели из окна. А он даже мне снежком не влепил!
Иногда Конев еще добавлял:
— У него вообще по физкультуре тройка.
Увидев вместо мускулистого дискобола худенького, смирного и печального мальчика с тройкой по физкультуре, любопытные расходились. Что касается одноклассников Хмелика, то их не нужно было убеждать, что Леня не виноват. Они сочувствовали ему. И лишь две одноклассницы преследовали Хмелика коварным вопросом:
