Театральная история - [117]

– Только не упоминайте их имен всуе!

«Дура, о Шекспире говори! – отчаянно завопил режиссер, проклиная Сильвестра. – Обманул меня, сука!»

Рейтинг программы возносило и возносило.

– Но при чем тут Шекспир? При чем тут Ромео? И Джульетта?

– Вы, Юлия, похоже, твердо знаете, о чем он писал?

Ведущая была оскорблена. Глубочайше. На нее! Звезду прайм-тайма! На нее! В присутствии всей страны наезжают – весомо, грубо, зримо. А она совершенно беспомощна. И позвонить не может никому. Прямой эфир. Федеральный.

– Как фамилия Джульетты? – наступал Сильвестр. – Вот как бы ее записали у нас в паспортном столе? Как? Джульетта Ка… пу…

Юлия закусила нижнюю губку – Андрееву понравилась ее растерянность. Он захотел усилить эффект, с интересом разглядывая ведущую:

– Как звали брата Джульетты?

– Тибальт, бляха муха! – крикнул Ипполит Карлович. – Тибальт!

Но Юлия Кликникова не слышала «недоолигарха» – она была в федеральном эфире. И она была растеряна, она была унижена – в федеральном эфире.

– Ну вот, дорогая Юля, простите, Юлия, если вы не знаете таких простых вещей, как вы можете делать предположения, что подходит этому тексту, а что ему чуждо? Вижу, вы все-таки сомневаетесь. Спросить вас еще?

– Вопросы здесь все-таки задаю я, – не без злобы проговорила Юлия Кликникова. Она уже не думала, что обворожительна.

– Хм! Как в кабинете следователя. Шучу я, не злитесь так, Юля… Юлия…

Рейтинг программы подлетал до небес. На голову телережиссера сыпались звонки с такой высоты, что он думал только об одном: уволят его с выходным пособием или по статье?

А в ухе обворожительной Юлии раздавались вопли.

– Бог мой, – шептал отец Никодим, закуривая ментоловую сигарету. – Бог мой… Он нас вы…л… Как он нас вы…л!

– Х…й. Короток.

– Да нет. Не короток, – священник закашлялся, прикурив не ту сторону сигареты. – Через всю страну протянул.

Ипполит Карлович взял мобильный. Набрал номер.

Неулыбчивый сразу ответил:

– Слушаю вас, – и подобие радости сверкнуло на его лице. Улыбка восходила только в случае телефонного явления людей масштаба Ипполита Карловича. А поскольку такие люди звонили ему нечасто, то и радости его были так мимолетны, так редки!

– Отмена.

Безрадостный мгновенно вышел из кабинета. Оставил Семена Борисова смотреть в нежные глаза второго инспектора – смотреть и холодеть.

– Так мы почти уже… Закрыли заведение.

– Отмена.

Ипполит Карлович нажал на сброс.

– Вы отменили! Вы отменили! – слова отца Никодима вылетали вместе с дымом. – Тогда он и завтра нас вы…т… Снова вы…т…

– Да что ты заладил. Святой отец.

– Я не святой отец!

– Я вижу.

– Зачем, зачем вы отменили, зачем!

– Знаешь. Если после такого. Мы закроем спектакль. Это будет. Еще хуже.

– Да как же мы допустили? Ипполит Карлович! Как? – священник был почти в слезах.

– И мы с тобой завтра придем. На премьеру.

– Да ни в жизни…

– Это единственный шанс. Что он не посмеет.

– Да это его только раззадорит.

– Только вздрочит, да? Ну. Если продолжать твой. Образный ряд. Батюшка. Прийти надо. Иначе решат, что мы в испуге. А мы плевать. На него хотели. На Сильвестра.

Отец Никодим взял еще сигарету из пачки, тоскливо на нее глянул, сунул в дрожащий рот и задымил.

– Оказывается, все у вас в порядке, – сказал неулыбчивый.

Семен Борисов приподнялся со своего стульчика. Ноги обретали правду. Пока только они.

– Тогда, – тихо промолвил директор, – тогда спасибо вам.

– Вам спасибо, – заулыбался лучезарный. – Образцовый театр!

– А нельзя ли… – замялся неулыбчивый, как бы стесняясь, вернее, неуклюже изображая стеснение.

– Конечно! Сколько вам билетов?

– Четырнадцать.

Директор понял, как проведет эту ночь: извиняясь перед теми, кого уже пригласил. Но тут его осенило: инспекторы-то больше не опасны. Заказ-то отменен. И Семен Борисов, директор прославленного театра, распрямился и ответил не без гордости:

– На наши премьеры даже премьер-министр столько билетов не просит.

Два инспектора, извиняясь за беспокойство, вышли из кабинета. Семен Борисов, вытирая платком покрасневшее лицо, сел в свое кресло, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Правда воцарялась в кабинете директора театра.

«Прощайся с ним, Юля, прощайся! – кричал режиссер. – Мы дикую природу поставим! Или черт знает что! Только не его! Прощайся, не давай ему говорить!»

– У нас есть традиционное прощание с телезрителями, – сказала Юлия Кликникова.

«Ты очумела, Юля! – режиссер вопил так громко, что некоторые слова начал слышать даже Сильвестр. – Я сказал, не давай ему слова!»

– Я помню ваше традиционное прощание, – сказал Андреев. – Не первый раз тут. Снова хотите, чтобы я вам о своей мечте рассказал? Думаете, у меня на каждую вашу передачу по мечте припасено? – усмехнулся Сильвестр. – Нет. Но вот на данный момент у меня такая мечта: чтобы вы когда-нибудь, хотя бы в старости могли ответить на вопросы, которые я вам только что задал.

– Это ваша мечта? – почти взвизгнула Юлия Кликникова, напрочь забыв о своей обворожительности.

– Да нет, конечно, это не моя мечта. Это мечта многомиллионной аудитории. Хотя ей давно уже пора мечтать о чем-то большем, чем ваша грамотность. Помогите ей, Юлия, выйти на новый уровень мечты. В общем, всех приглашаю на премьеру, – Сильвестр оглядел режиссеров и продюсеров. – Будет ярко. Незабываемо.