Театр ужасов - [77]
Похолодало. Я шел в маслянистых сумерках, безжалостно наступая в лужи. Накрапывало. Где-то включалась рация. Кто-то кого-то неутомимо вызывал. Лампочки на крючьях светили тускло. Только Holy Gorby блистал, как ковбойский салун. Улыбался портрет Ильича. Голос в рации вызывал. Восковой Горбачев встречал у дверей. На каждой ступеньке горели большие свечи. В отдалении включилась пила. Надир заработал. Освещенные желтой лампой, на крыльце административного здания курили Тёпин и Шпала. Недовольные желтые физиономии.
– То ничего-ничего, то две сразу…
– Надо было кончать их вчера…
– Так чинили «заморыша»…
– Надир и без машинки забивает…
– Ну, больше не будем откладывать…
Они помолчали. Я уже почти прошел, как Шпала осклабился, вздохнул и вдруг сказал:
– Ну, зато в коровнике просторней стало…
Карлик подобострастно засмеялся.
Ну и шутки у них… На меня не обратили внимания.
Затарахтел мотоцикл. Тронулся. Сделал зигзаг. Остановился возле BMW с открытым багажником. Ребята загружали «советское пиво». Знакомые рожи. Стрелкú, фанаты. Постоянные клиенты. Мотоциклист что-то им сказал, газанул, поехал. Вдруг с рычанием вскинулся и проехал немного на дыбах. Куртка с большой зеленой буквой «т» на спине, белая полоса на шлеме. Девушки в восторге, они делают селфи возле восковой фигуры последнего генсека, вспышки, смех, новые вспышки, на фоне плаката «СЛАВА КПСС», впервые здесь, они фотографируют граффити, вырезки из газет на стенах бара. Симпатичные… но слишком молодые. Лет двадцать пять. Я для таких уже невидимка, ничто.
Внутри полно народу, галдят, особенно отчетливо слышна украинская речь, рослые парубки басят и громко смеются, в углу кто-то кому-то придушенно грозит, у окошка что-то доказывают или обещают. Обычное оживление. Зомби только что вернулись из леса, помылись и считают синяки, они здорово разгорячены. Губа даже не переоделся, он сидит в драной куртке, весь в краске, рядом на столе маска, с маски стекают кровавые ручейки… на это обращают внимание, но прощают, она же легко смывается… Кто-то курит табак, кто-то тянет марихуану.
– Ну и денек сегодня, – тараторит Тобар за стойкой, – тебе как обычно, чай? Ага, и когда ты развяжешься?.. Шучу… А слыхал, какие у нас тут дела? – Его лихорадит, но он ловко одной рукой наполняет большую пивную кружку светлым пивом, а мне наливает кипяток и бросает в него пакетик «пиквика». – Что в поле-то произошло… а, слыхал, нет?
– Да говори уж, что там опять случилось…
– А вон Губа рассказывает, одного подстрелили, чуть не насмерть… не знаю, верить, не верить…
– Что? Да ладно! Насмерть, брешет…
– Не знаю, не видел, все говорят… Эй, Губа, кого там подстрелили?
– Да Кустаря уложили наповал, – отвечал тот, не поднимаясь, кричал, заплетаясь и срываясь, нервный, заика, совсем дерганый, трое беззубых сквоттеров глотали каждое его слово. – Своими глазами видел: срубило наповал! Что потом, не знаю… Я дальше пошел… видел только, как стоял, так и шлепнулся… А выстрел – бах!.. И наповал!.. Я аж вскрикнул: еб твою мать! И дальше пошел… Я такого не видел никогда… Хлоп, и нету!
– И где он?
– Фиг его знает! Бригадир разбирается. Я видел: нагнулся, маску снял, вне игры, привел вроде в чувство… Нормально, жить будет, куды денется, хе… Но это знаешь, шлепок такой был, хе, череп, блин, зазвенел, честное слово, пуля, я те говорю, пуля была, вошла в кость, сам слышал. Ох, не хотел бы я свинца поймать…
Губа… Меня всегда поражало его равнодушие: он любил рассказать о том, как досталось кому-то, кто-то упал и что-то сломал или вывихнул, он сам видел, шел человек шел и вдруг – хрясь и полетел, сорвался в овраг, мать его, чесслово, сам видел, но вытаскивать из оврага бедолагу Губа не полезет, узнавать, чем там все обернулось для Кустаря, Губа не станет – он, не переодеваясь, побежит в Holy Gorby расплескать новость, дернет водки, запьет ее пивом, зажует свою порцию макарон по-флотски, снова тяпнет водки, зальет пивом и заговорит о том, как кому-то досталось прикладом или сапогом…
Выпиваю чай.
– Схожу посмотрю, – сказал я Тобару, – дай два пива с собой, отнесу им…
– Да им чего покрепче…
– У них есть…
В каземате никого не было. Я поставил пиво в холодильник. На полу были влажные следы ног – после смены помылись, переоделись, краски наляпали… и не убрали – убирает всегда последний.
Только сел, закурил, послышались шаги, громкое сопение, голоса…
– Мать-его-чтоб…
– Ну-ну, немного осталось…
Эркки медленно вел Кустаря, бережно придерживая то за локоть, то за талию. Вдвоем на лестнице они не помещались – оба грузные, широкие в плечах. Кустарь вилял, хватался за стены. Идти с запрокинутой головой по темной крутой лестнице было очень неудобно. Зачем они сюда пошли? Кустарь то и дело смотрел вниз, говорил, что ничего не видит, кровь капала на ступеньки, натекла на подбородок и горло. Он делал шаг и на стену заваливался. Эркки его подхватывал.
– Ах-ты-бож-твою-ма, – стонал не своим голосом Кустарь.
– Ну, ну, ступеньки, ступеньки…
Они долго спускались, топали нескладно… громко охали, матерились…
