Театр ужасов - [11]

?

Лучше бы все эти пациенты были воображаемыми, тогда вся эта мазня была бы его собственным путешествием в безумие, в которое никто, кроме нас с Эркки, не был бы вовлечен. Но я сам видел, как приходили пациенты, он давал им бумагу, карандаши, объяснял, что надо не рисовать, а выпустить свое подсознание на свободу, водить рукой и ни о чем не думать – позвольте руке лететь по листу как придется… И они следовали его инструкциям… Так появлялись «психографические портреты».

Константин берет лупу, садится за свой большой стол и рассматривает рисунки, как криминалист; подводит лупу, отодвигает лист на расстояние вытянутой руки, сверяет со своим рисунком, откладывает их, отворачивается от стола, задумчиво смотрит в окно, похрустывая пальцами, говорит: «…если мы действительно хотим прогресса, развития общества и человека, то мы должны строить прежде всего юрты для медитации, хилинг-центры, sweat lodges, хоганы[2], спа! Необходимо устраивать митоты и ритуалы, сессии и церемонии, мы должны заниматься людьми индивидуально, в каждом районе должно быть не меньше десяти психологов, потому что людей много, с каждым надо поговорить, нужно общаться с людьми, не час-два в неделю, а по семь-восемь часов, нужно вместе с ними отправляться в трип, нужно читать всем вместе Бардо Тхёдол, спасать человека от суеты, так должен работать подлинный аналитик, ибо в современном обществе аналитик обязан выполнять роль шамана».

Наше психоделическое сообщество растет с каждым днем, нам на почту приходят заявки и письма. Кого попало мы не берем. Я не успеваю их фильтровать, раз в неделю мы вызываем несколько кандидатов на собеседование, утверждаем пять-шесть новых членов, намечаем собеседование с новыми. От Кости летят списки, инструкции и вопросы, – все решает он, я не утруждаю себя отвечать на каждое послание. Всех, кто переступает порог нашего клуба, председатель планомерно запутывает в своей паутине. Паук расслабится только тогда, когда будет уверен в том, что им от него не уйти. Что их ждет? Как – что? Новое будущее! Всех пациентов Константина Кравцова ждет тщательно подготовленная трансформация. «Людям нужна высокая цель, – говорит он, – и мы им дадим ее». Он верит, что наш клуб – это финальная и решающая фаза перед началом мощного штурма обветшавшего психического кокона, в котором спит дряхлеющее сознание нашей общественности. Наша личная трансформация уже идет полным ходом (собственно, о том и речь в моей повести), мы все участвуем в его эксперименте, еженедельно отчитываемся перед ним, получаем задания, придумываем для других членов испытания, внедряемся, докладываем, прорастаем там, где уж ничто не растет, обретаем мимикрию, приспосабливаемся, и так каждый день. No rest for the wicked![3] – Костя нам расслабиться не даст, он и покойнику придумал бы занятие, я в этом уверен.

Старый паук – так за глаза мы зовем Константина – оплел своей паутиной всю Каменоломню. Он выступает на телевидении и радио, дает объявления, распускает веерные рекламы. Он не производит впечатления очень энергичного человека. Я бы даже сказал, что он куда медленней меня; однако я ничего не успеваю, а он, сутулясь и шаркая, успевает сто дел на дню переделать. Всегда задумчивый, всегда чем-то озабоченный. Он похож на человека с обострением колита. Частенько валяется с книгой. Много курит кальян! Я столько не курю. Он даже отлынивает – отменяет встречи, уезжает куда-нибудь (это случается раз в три месяца, и мы сперва думали, что он отрывается на сбереженные деньги, улетает в какую-нибудь европейскую столицу, где четыре-пять дней живет «по-человечески», то есть ходит в театры, рестораны, отдыхает в шикарном гостиничном номере, попивая дорогое вино, лежит в ванной, может быть, заказывает проститутку, – так я думал раньше, но выяснилось, что все гораздо прозаичней: он посещает конференции и конгрессы психологов). И все-таки клиенты откуда-то берутся, сами приходят, и он для них находит время, и для нас, и для клуба… Он так много успевает сделать!

В свободные от приема часы он читает, и это совсем другой человек. Когда меня направила биржа на миссионерскую работу в библиотеку, я наблюдал за людьми в читальном зале (сначала я сам читал, но мне моя начальница сказала, что меня сюда не читать направили, а работать; так как делать было нечего, я просто стоял, как истукан, и на читателей пялился); меня раздражали те, кто читает и нервно дрыгает ногой или шевелит пальцами, крутит ручку или ковыряет что-нибудь, мне думалось, что они это делают назло, чтобы меня раздражать. Я выдержал месяц и попросился на какую-нибудь другую работу, тоже миссионерскую, тогда меня направили на склад оптовой продажи, чтобы я смотрел, как привозят и раскладывают товары, возят их на тележках, поднимают на карах и специальных машинах и лифтах на стеллажи, – я ходил по складам и смотрел, на меня поглядывали недружелюбно, потому что я гоголем шлялся, и даже если хотел бы кому-нибудь помочь, то не имел права – консультант на бирже любила повторять, что в мою задачу входило не работать, а изучать работу. Она требовала от меня подробного отчета, а я ленился писать, к ее неудовольствию, я шлялся по складам, иной раз помогая рабочим, наплевав на правила, и ничего не записывал. Она попросила, чтобы я нарисовал тех, кто там работал (потому что в регистрационном бланке я написал, что я не только писатель, но и художник, и она хотела, чтобы я проявил свое умение: просила меня описать работу и зарисовать работников), но я отказался, и она отправила меня в столовую в торговом центре «Кристийне», где я наблюдал за тем, как работают кассирша и официантки, которые накладывали еду на тарелки, я должен был приносить подробные отчеты о работе уборщиц и персонала (желательно, подчеркнула она, нарисовать их), а также вести счет посетителям. Я приносил ей мои отчеты (и два эскиза), но она была мною очень недовольна, и, когда я однажды пришел и сказал, что меня взяли в клуб, она страшно обрадовалась и сказала, что теперь отчитываться будет председатель клуба.