Театр Плавта: Традиции и своеобразие - [3]
О том, как положения философии Аристотеля воплотились в последующей литературной практике, нам было довольно трудно судить до того момента, пока в 50-х годах XX века не был обнаружен папирусный свиток с полным текстом пьесы Dyskolos ("Угрюмец", "Мизантроп"), автор которой Менандр (ок. 342-293) был признанным корифеем новоаттической комедии и последователем Теофраста. Главный персонаж этой пьесы - неестественно мрачного нрава старик-крестьянин Кнемон не вызывает неприятного чувства, так как его тяжелый характер определяется ложным принципом: Кнемон считает каждого человека заведомо непорядочным и питает отвращение ко всем, кто не добывает себе пропитания тяжелым трудом. Ошибочность его взглядов исправляет стечение обстоятельств. Старик оказывается в колодце, и выручает его в конечном счете богатый юноша, принадлежащий к той самой золотой молодежи, которую угрюмец так ненавидел. Старик после этого полностью меняется, в результате чего юноша-спаситель немедленно получает руку любимой девушки - дочери Кнемона, а финал окончательно восстанавливает справедливость: неимущий сын нашего исправленного и подобревшего консерватора обретает нечаянное счастье с сестрой своего богатого приятеля, ставшего ему зятем.
Менандр с его несколько скучной, хотя и психологически выдержанной комедией характеров превозносился небольшой образованной частью публики и заслужил особенное признание уже после смерти. Гораздо большей популярностью на сцене новоаттического театра пользовались его старшие современники Филемон и Дифил, комедии которых до нас не дошли, и мы можем судить о них лишь по отрывочным сведениям позднейших писателей. Интерес современников к драматургии этих авторов, очевидно, становится понятным, если принять во внимание новизну для комедии интриги того времени. Самые наглядные образцы произведений, в которых главную роль играют хитросплетения сюжета, дает нам другой эллинистический жанр - роман, также имевший большой успех. За редким исключением авторы романов выводят перед нами безликих героев, которые могут быть скорее охарактеризованы как некие сюжетные единицы в сложном пасьянсе различнейших драматических событий. Оживить действие призван целый набор романтической мишуры: свирепые разбойники и богатые инкогнито, стихийные бедствия и колдовство окружают ослепительных (заметим - непременно скромных и несчастных) красавиц и их пылких, но робеющих рыцарей. Путем совершенно невообразимых комбинаций роковые дама пик и туз треф в конце концов попадают на подобающее место в колоде, никто не обижен, он и она, естественно, соединяются и живут счастливо до самой смерти. (Комедия в отличие от романа не осмеливалась вывести на сцену свободную афинскую девушку иначе, чем в ореоле целомудрия и с успехом заменила ее не менее несчастной и скромной... продажной женщиной, страдающей в лапах подлого сводника.) Подобная литература, конечно, представляет для нас образчик дурного вкуса, но и авторы, и читатели таких книг все же заслуживают снисхождения: жанр приключенческого романа и приключенческой комедии поражал, повторяем, своей новизной; волшебное превращение жалких бедняков в сказочных вельмож завораживало и отвлекало от будничных забот, и главное: дальнейшее развитие этого жанра, попавшего, как и прочие, в копилку римских литературных образцов, явилось благодатной почвой для гениальных вариаций Петрония и Апулея и на тысячелетие вперед определило ход литературного процесса во всех странах мира.
Мы остановились на основных чертах греческой комедии характера и интриги. Перед нами, таким образом, предстают болванки плавтовских пьес, бытовавшие в латинской обработке под именем паллиаты, комедии греческого плаща - паллиума (позднее появляется и тогата, комедия римского плаща тоги). Паллиату ввел в обиход за поколение до Плавта тарентийский грек Ливии Андроник - зачинатель римских литературный традиций, от громоздких и объемистых, по большей части переводных сочинений которого заботливые грамматики сохранили 82 стихотворных строчки. В чем же отличие Плавта от Менандра, Филемона, Дифила, уже совсем неизвестного Демофила, от других многочисленных комедиографов (мы знаем 160 имен!) и, наконец, от плоских латинских подражателей, наводнявших сцену до и после него, уже под его маркой, и заслуженно позабытых впоследствии?
Комедия Плавта "Грубиян", названная по прозвищу деревенского раба, появляющегося только в двух сценах вместе с городской служанкой Астафией, рисует нам весьма забавную и примечательную метаморфозу. В первой сцене с Грубияном его неотесанность выливается в прямое хамство, причем в конце раб недвусмысленно дает понять, что хамит служаночке не из любви к искусству, но презирает ее, как и ее хозяйку, за то, что они выманивают у неопытных юнцов отцовские денежки. Иногда Грубиян вставляет в свою ругань деревенские словечки, а Астафия смеется над его простотой, впрочем, довольно осторожно такой может и укусить. Содержание комедии совершенно не зависит от этих сцен: центральной фигурой является гетера Фронесия, влюбленная в юношу Диниарха, но стремящаяся также заработать на любвеобилии других поклонников. Контраст доплавтовского смысла этой комедии характера с разбираемым нами вариантом демонстрирует второй диалог Астафии и Грубияна:
«Божественная комедия» Данте Алигьери — мистика или реальность? Можно ли по её тексту определить время и место действия, отождествить её персонажей с реальными людьми, определить, кто скрывается под именами Данте, Беатриче, Вергилий? Тщательный и придирчивый литературно-исторический анализ текста показывает, что это реально возможно. Сам поэт, желая, чтобы его бессмертное произведение было прочитано, оставил огромное количество указаний на это.
В рубрике «Трибуна переводчика» — «Хроники: из дневника переводчика» Андре Марковича (1961), ученика Ефима Эткинда, переводчика с русского на французский, в чьем послужном списке — «Евгений Онегин», «Маскарад» Лермонтова, Фет, Достоевский, Чехов и др. В этих признаниях немало горечи: «Итак, чем я занимаюсь? Я перевожу иностранных авторов на язык, в котором нет ни малейшего интереса к иностранному стихосложению, в такой момент развития культуры, когда никто или почти никто ничего в стихосложении не понимает…».
Данное исследование частично выполняет задачу восстановления баланса между значимостью творчества Стругацких для современной российской культуры и недополучением им литературоведческого внимания. Оно, впрочем, не предлагает общего анализа места произведений Стругацких в интернациональной научной фантастике. Это исследование скорее рассматривает творчество Стругацких в контексте их собственного литературного и культурного окружения.
Проблема фальсификации истории России XX в. многогранна, и к ней, по убеждению инициаторов и авторов сборника, самое непосредственное отношение имеет известная книга А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». В сборнике представлены статьи и материалы, убедительно доказывающие, что «главная» книга Солженицына, признанная «самым влиятельным текстом» своего времени, на самом деле содержит огромное количество грубейших концептуальных и фактологических натяжек, способствовавших созданию крайне негативного образа нашей страны.
Особая творческая атмосфера – та черта, без которой невозможно представить удивительный город Одессу. Этот город оставляет свой неповторимый отпечаток и на тех, кто тут родился, и на тех, кто провёл здесь лишь пару месяцев, а оставил след на столетия. Одесского обаяния хватит на преодоление любых исторических превратностей. Перед вами, дорогой читатель, книга, рассказывающая удивительную историю о талантливых людях, попавших под влияние Одессы – этой «Жемчужины-у-Моря». Среди этих счастливчиков Пушкин и Гоголь, Бунин и Бабель, Корней Чуковский – разные и невероятно талантливые писатели дышали морским воздухом, любили, творили.
«Во втором послевоенном времени я познакомился с молодой женщиной◦– Ольгой Всеволодовной Ивинской… Она и есть Лара из моего произведения, которое я именно в то время начал писать… Она◦– олицетворение жизнерадостности и самопожертвования. По ней незаметно, что она в жизни перенесла… Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела…»Из переписки Б. Пастернака, 1958««Облагораживающая беззаботность, женская опрометчивость, легкость»,»◦– так писал Пастернак о своей любимой героине романа «Доктор Живаго».