Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс - [29]

Вторая неприятность была куда тривиальнее. На моем запястье красовался неплохой лиловый синяк. Я мучительно вспоминала, за какую руку вчера держался ван Чех, с расчетом обвинить милейшего доктора в превышении чего-нибудь эдакого. По всему выходило, что он шел слева от меня и держал за левую руку, а синяк на запястье правой. А за правую меня хватала только Кукбара. Значит, ничего это был не сон, а самое натуральное пограничье!

После того, как я попялилась в уютную темноту снов часов восемь-девять, пришло время искать широкий браслет, чтобы прикрыть как-то синяк. Он нашелся, но на дежурство я опоздала.

— Какая прелестная штучка, — умилился ван Чех на браслет, — Ты хочешь, чтобы все больные на тебя тут же стали кидаться?

— Нет, доктор, — холодно ответила я, — Вы не понимаете.

— Да, куда мне, Боже упаси, — он замахал на меня руками, — кто синяк поставил?

— Что? — удивилась я.

— Давай снимай, эту свою вещичку, — повелительно сказал ван Чех и уставился на лиловый припухший синяк. Он был удивлен и испуган, мне показалось, что его даже дернуло слегка.

— Это откуда? — серьезно спросил он.

— Не знаю. Возможно, от вас.

— Лучше бы дети, ей-богу, — задумчиво отозвался ван Чех и положил на стол тюбик с мазью, — Это против синяков.

Он встал и прошелся по кабинету, я тем временем намазывала руку. Внезапно ван Чех ухватил меня за левую руку. Это произошло так внезапно, что я вскрикнула и подпрыгнула.

— Чего ты меня пугаешь? — нахмурился ван Чех, — Это не я. Я подумал, может я немного был не в себе, но все правильно. Я — леворукий, а по сему, не мог хватать тебя правой рукой. Откуда синяк признавайся, леди?

Я как-то сразу похолодела под взглядом уважаемого доктора. Что если расскажу про пограничье?

— Так, все понятно! Я уже все понял, Брижит, — сурово сказал доктор. Тем временем он не отпускал меня и пользовался разницей в росте, чтобы смотреть сверху вниз, — Тебя таскали в пограничье!

— Да.

— А почему я должен узнавать такие важные вещи последним, да и еще догадываться о них самостоятельно? — вскипел доктор, интонации у него стали почти Пенелопины, глаза метали молнии. В ответ я смогла только сглотнуть повыразительнее.

— Осторожнее с этим, — ван Чех отпустил меня и сел. — Старайся не спать. Пограничье — ее зона, там я тебе не помощник.

— Я не заметила, как заснула в том-то и дело. Проблема в том, что в пограничье были и Кукбара, и Пенелопа. Кукбара была в картине и пыталась утащить меня, а Пенелопа противостояла мне, и там она действительно больна!

— Знаю я, — мрачно отозвался ван Чех, — Кукбара ее жрет. Не то, чтобы все плохое в Пенелопе стало преобладать… Просто по доброте душевной Пенелопа Кукбару разбаловала и распустила. Вот та и жрет более слабую половину. К несчастью Пенелопа открыла очень страшное место. Я давно уже это заметил. Кукбара стала появляться чаще, да и Пенелопа не спит вообще. Боится.

— Но вчера она от меня ушла спать.

— Значит, что-то чувствовала, она просто так ничего не делает. Насколько я знаю, она сейчас старается не спать, боится, что проснется Кукбарой. Ели это тебя сильно волнует, поговори с Пенелопой, но не обижайся, если она тебе ничего не скажет.

— Хорошо. Я пойду к Виктору?

— Так, я не понял. Я тут еще. Какой Виктор? Вот я за порог, тогда хоть на голове ходи: меня это не касается, — доктор задумчиво почесывал ухо, — в конце концов, Брижит, ничего не бойся. Пенелопа тебя защищает, да и сама ты, как я посмотрю не промах. Переживешь третье дежурство без меня, ведь так?

— Постараюсь. Но если найдете мой хладный труп — пеняйте на себя, — пригрозила я.

— Ну, что ты такое говоришь, — как-то задушевно сказал ван Чех, — я буду приносить тебе цветы на могилку, как минимум раз в неделю первые полгода.

Спасибо, доктор, успокоили!

— Ты какие цветы любишь? — интимно продолжал доктор.

— Вот белые, которые сейчас цветут.

— Понятно, значит, буду просить Виктора крутить тебе на могилу бумажные розы, раскрашивать будем вместе. Учти, умирая, ты сильно разобьешь нам наши сердца.

— Вам?

— Мне и Виктору, — улыбнулся ван Чех. Может великолепный доктор, если захочет, казаться человеком.

С этим он ушел, оставив меня одну. Я выждала немного и пошла к Виктору. Он сидел в той же позе: похудевший, изнуренный, весь в поту. Я оттерла его лоб полотенцем, долго играла на гитаре. Как я поняла, Виктору было абсолютно все равно, что слушать, его успокаивали сами звуки.

— Знаешь, Виктор, ты плохо выглядишь, но мне нравится, что ты борешься. Тебе просто колют глюкозу, бедненький. Когда проснешься, надо накормить тебя чем-нибудь вкусным. Что ты любишь, интересно? Я могу попробовать испечь для тебя шарлотку или яблочный штрудель? Я никогда не пробовала, но, думаю, смогу достойно себя показать.

И еще, ты просил не ходить к Кукбаре. Но мне подумалось: если ты там? Я смогу тебя отыскать и найти выход. Хватит уже тебе здесь прохлаждаться. Довольно!

— Стой, девочка, — раздался слабый голос. Я вздрогнула и оглянулась. В дверях стояла Пенелопа, она выглядела еще хуже, цеплялась за косяк, в волосах я заметила блестящие седые пряди.

— Пенелопа?

— Ты не понимаешь, что делаешь. Мы тогда уже ничем не сможем тебе помочь.