Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс - [20]

— Паранойя или просто хочется?

После секундной паузы грянул гром хохота. Я смеялась, вторя басовитому смеху доктора. Мы не могли остановиться и утирали слезы.

— Так, все, хватит ржать, — давясь от смеха, сказал доктор.

Он поднялся со своего места и снова ухнул в кресло, заходясь хохотом. Спустя минуту доктор отдышался, выпил воды и мрачно сказал:

— А меж тем у меня истерика. Вести не самые благие. Наш с тобой алкоголик не то, чтобы отказался со мной говорить. Он производил впечатление человека адекватного, но пытающегося утаить лом в пакете чипсов. Его аж распирает от желания рассказать, но он действительно не может. Это даже не блок, это страх. Самые простые, банальные, но очень действенные путы — страх. Единственное, что он мне сказал:

— Доктор, мне нравится у вас, но боюсь, я безнадежен, просто не хотел вас расстраивать раньше.

О Пенелопе он вообще отказался разговаривать. Сейчас спит, пришлось укол сделать, до того стал возбужденный, бросался на меня.

— Опасная работа у нас, — сказала я.

— Догадалась наконец-то? — ухмыльнулся левым уголком губ доктор, — Что-то среднее между укротителем и следователем.

— Кстати, о следователях, — воскликнула я и радостно изложила все версии.

Ван Чех подошел ко мне и потрогал лоб рукой, потом измерил пульс, долго вглядывался в зрачки. Потом снова сел и забарабанил пальцами по столу:

— Так говоришь, ты никогда не болела менингитом? После него иногда рецидивирует бред. Нет, пара версий более-менее правдоподобны, но… Бри, почему ты не пошла следователем?

— Не захотела и не пошла, — обижено ответила я, — почему вы все время издеваетесь надо мной, доктор?

— Так веселее. Если бы я не издевался над практикантками, то давно бы спился, — радостно развел руками ван Чех.

— Надо записать: одно издевательство над бедненькой Брижит равно ста граммам коньяку, — буркнула я.

— Вот! У тебя тоже прекрасно получается, — рассмеялся доктор, — и потом я уже говорил тебе, кажется: ты очень хорошенькая, когда злишься.

— И поэтому надо трепать нервы человеку?!

— Ох, видела бы ты себя сейчас, — причмокнул ван Чех и сложил губки бантиком.

— Меня не покидают два желания, — мрачно заявила я.

— Какие? — расхохотался доктор.

— Стукнуть вас чем-нибудь тяжелым и просто придушить.

Ван Чех мгновенно присмирел:

— Тогда советую сначала огреть по голове тяжелым предметом, а уже потом душить. Я сильный, я могу сразу и не упасть, так что придется наверняка ломать мне череп. Ты знаешь, сколько раз меня били по голове больные?

— Не, не знаю. Но это уже многое объясняет.

Ван Чех скривился и молвил:

— На троечку. Ладно, хватит прохлаждаться, время идти к Виктору настало еще полчаса назад, а я слинял к Эдгару, негодник.

Легкая пробежка по коридору, вместо зарядки и вот мы у двери палаты Виктора.

Мы вошли, Виктор по обыкновению сидел за столом. Я вздрогнула, он снова был в своей свободной белой рубахе, правда теперь на нем были теперь белые же брюки. А в саду он был в чем-то замызгано-черном. Ждал, наверное, и готовился к встрече со мной. Правильно, так и надо!

Везде были разбросаны рисунки пастелью, я взяла один: те же треугольники, только теперь Виктор рисовал их, как печатный станок. Вся палата была ими завалена.

— Ты чем-то расстроен? — спросил ван Чех.

— Да, — буркнул Виктор, не глядя на нас.

— Чем же?

— Какой-то безумец сказал мне утром, что Пенелопа мертва. Я очень испугался. Я был у Пенелопы, и она жива, просто болеет. И еще Брижит не приходила долго, очень долго. Я ждал, а ее не было, — он бросил на меня полный детской обиды взгляд.

— Спасибо за букет, Виктор, — улыбнулась я.

— Вам понравилось? А рисунок? — мгновенно расцвел он.

— Все замечательно. И стихи, и рисунки я сохраню в память о вас. Я на практике здесь.

— Ох, — Виктор опечалился и загоревал, — Стихи придется отдать. Я не хочу причинять тебе неприятностей.

— Как скажешь, но с собой у меня их нет, я принесу попозже, — сказала я, надеясь, что он забудет.

— Вот, что я хотел тебя спросить, Виктор, — начал спокойно ван Чех.

И как ему удается так перевоплощаться? Только что сидел со мной в кабинете язва-язвой, а тут шапочку одел, глаза чуть прикрыл, роскошным носом повел и все, совсем другой человек. Светило психиатрии, буквально надежда всех психов в округе!

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Влад Альгео дер Торо?

Виктор бросил на меня умоляющий взгляд, но не нашел живого отклика. Глаза его наполнились слезами, он нервно хватался то за пастель, то за ручки, то за карандаши и что-то шептал. Наконец, он вцепился в зеленый кусок пастели и особым своим жестом взял листок бумаги, начал писать.

— Понеслась, — довольно сказал ван Чех.

Через несколько мгновений Виктор уже перечитывал написанное и, оставшись довольным, отдал листок доктору:

"Ты замечал когда-нибудь, мой друг,

Как гладь воды прекрасна, если взираешь на нее

Не сверху, и не сбоку, но с уровня руки?

И уж тебе не слышен ни единый звук,

И безразличны все чужие, все свои.

Вот я стою и чувствую, что должен быть внизу,

Что не имею права ТАК смотреть на это чудо.

Река, что подо мной, горда и величава,

А я всё думаю: то праздник по уму,

Моё отсутствие здесь не заметят, вот и славно.