Театр для крепостной актрисы - [33]

То, что состояние графа было печально, видно и из следующего факта. В июле 1803 года, через четыре месяца после смерти Параши, в Александро-Невскую лавру был доставлен, как писал граф, «надгробный камень, который я для себя приготовил». На медной вызолоченной доске оставалось только выбить цифры.

После смерти Параши граф прожил еще шесть лет. Но он сделался вял, скучен, сторонился светской жизни, лишь в силу своего придворного звания бывая на званых вечерах в Зимнем.

Однажды ему намекнули, что прическа его старомодна, «павловскую косицу» уже никто не носит. Граф велел парикмахеру Руссо обрезать ее, но так, чтобы он этого не заметил. Новшества, события большие и малые, которыми жило общество, оставляли его равнодушным. Куда чаще Шереметева видели в Английском магазине. Он приходил туда не столько за покупками, сколько побеседовать, посидеть за рюмкой с деловыми людьми, которым всегда отдавал предпочтение перед вельможной публикой.

Дом на Фонтанке жил, однако, по строгому распорядку, заведенному графом. Как писали, «под влиянием свежей и тяжкой утраты, а также ввиду недоброжелательных слухов, сильно смущавших разбитого горем отца», ради Дмитрия были приняты «чрезвычайные меры предосторожности».

При маленьком наследнике состоял особый, лично отобранный графом штат прислуги. Николай Петрович приставил к сыну для «наблюдения за сбережением здоровья» и для «всякого охранения» не медиков — теперь он им мало доверял, — а обыкновенного канцеляриста, человека, знакомого с юности и стократно проверенного. Тот отвечал за состояние детских помещений и обязан был безотлучно находиться при мальчике. В помощь ему приставили громадной физической силы дворового Петра Соловьева.

Особая система предосторожностей исключала появление в комнатах Мити постороннего человека. У дверей, ведущих в спальню, постоянно находились двое сторожей. Но и они при случае не смогли бы впустить чужака: дверь запиралась с внутренней стороны. Открывали ее только после предварительного окрика: кто пришел, имеет ли разрешение. Под последним подразумевался так называемый «билет» — пропуск с печатью и росписью графа.

Ночных дозорных проверяли каждые два часа — не спят ли. Утром и вечером к Шереметеву шли с докладом, в котором полагалось сообщать каждую мелочь. По особому предписанию надо было действовать в случае болезни ребенка: граф приказал извещать его немедленно, в любое время суток, невзирая ни на какие обстоятельства.

Конечно, главная надежда у Николая Петровича была на Татьяну Шлыкову. Ей в помощь приставили человека, тоже очень проверенного, некого Петра Герасимовича, подлекаря.

Все эти назначения и предписания были Николаем Петровичем даны в домовую канцелярию 25 февраля, то есть через два дня по кончине жены. Старания уберечь Митю заставили графа возвращаться хоть на время из пучины скорби.

Между тем Шереметев прекрасно понимал, что упадок сил и духа тормозит то дело, которое они с женой затеяли. Приют для бедных и убогих — сколько длинных вечеров было отдано обсуждению всех деталей, относящихся к будущему Странноприимному дому!

Граф и Параша решили, что под его крышей на шереметев- ском иждивении будут содержаться до ста человек «всякого звания неимущих и увечных» и больница на пятьдесят человек.

Строительство приюта-дворца и обеспечение его дальнейшей жизни потребовали огромных средств. Уже на первых порах стало ясно, что реальная стоимость задуманного значительно превысит смету. Шереметев даже вынужден был продать часть недвижимости в Москве. Он не хотел трогать основной капитал, проценты с которого определены были в пользу Странноприимного дома. Ему же «навечно и неотъемлемо» передавались и доходы Шереметевых в Тверской губернии.

...Венчание, ожидание прибавления в семействе, потом беда, сбившая Николая Петровича с ног, затормозили возведение Странноприимного дома. Но то, что он затеял, неразрывно было связано в его сознании с Парашей. Это заставляло Николая Петровича сначала через силу, а потом все с большей охотой входить во все маленькие и большие проблемы строительства. Он даже кое-что проектировал сам, рисовал эскизы интерьеров, то хвалил, то ругал архитекторов и подрядчиков, волновался, негодовал, расстраивался, радовался.

Чувства, казалось замершие в нем, потихоньку начинали пробуждаться, и порой, глядя на себя как бы со стороны, Николай Петрович в этом своем оживлении видел заботу Параши. Даже там, за пределами земного бьггия, она не переставала помогать ему жить, оставив заботу, наказ — Странноприимный дом. Дом держал его на плаву. Дом придавал смысл его жизни, а главное, какими-то невидимыми нитями связывал его с Парашей.

Как никогда раньше он старался оказывать помощь обделенным судьбой. Как-то он получил письмо из Воспитательного дома, куда несчастные женщины вынуждены были отдавать своих младенцев, с жалобой, что много детей погибает от того, что крайне не хватает кормилиц; не пришлет ли граф таковых из своих близлежащих к Москве вотчин?

Николай Петрович тотчас откликнулся, написал распоряжение, пообещал особенно наградить женщин, согласившихся на это. Но скоро узнал, что управляющие препятствуют благому делу.