Театр для крепостной актрисы - [32]

Параша изменила его взгляды на жизнь. Их роман — это быль об «очеловечивании» любящей женщиной противоречивого, далеко не совершенного мужского характера.

Теперь, когда Параши не стало, граф мог упрекнуть себя за то, что так долго, неоправданно долго шел к мысли о женитьбе! Какая скрытая укоризна слышалась ему даже в словах императора о том, что «граф Шереметев властен жениться когда угодно и на ком хочет». А он?..

Чего опасался? Так ли уж были необоримы обстоятельства? Все реальные и мнимые препятствия, упования на чью-то волю, а не на собственную ложились тяжким бременем на чистую Парашину душу. Ему же для себя всегда удавалось найти оправдания, вполне довольствуясь ее близостью, любовью и терпением.

Всю жизнь Параша проходила в «полюбовницах», «метрессах», так и не успев привыкнуть к титулу, которого дождалась лишь на пороге смерти: «жена».

...Как это часто случается, после невозвратимой утраты Шереметев исступленно возвещал миру о Параше. Во все края, во все вотчины для читки на сельских сходах была направлена бумага, возвещавшая о браке графа и появлении наследника. Имя графини Шереметевой, оставшейся для Петербурга невидимкой, тайно сюда забредшей и тайно же исчезнувшей, появляется в переписке графа со светскими и зарубежными знакомыми. Парижскому другу, виолончелисту мсье Ивару, предлагавшему ему какую-то диковинку, Николай Петрович теперь отвечает односложно: «...потеря супруги столь тяжела, что я не могу думать в настоящее время о каких-либо покупках».

Он пишет митрополиту Платону спустя полтора месяца после кончины Параши: «...скорбь души моей так велика, что нет утешения, которое сильно было бы и поколеть ее. Творец мой — единая моя надежда... в несчастий моем много виноваты медики. Они делали упущения таковые, как никакая старая бабушка повивальная сделать не в состоянии... Душа моя страдает... Не забудьте меня в молитвах ваших; я немалую имел нужду: душа моя весьма ослабевает, и не встречаю нигде к спокойствию и утешению... Мера несчастья моего велика, так велика, что едва достает сил переносить ее. Ослабевает рассудок».

Наступает Пасха, и Николай Петрович в эти светлые дни, которые так любила Параша, особенно жестоко чувствует свою потерю.

Его мысли неотступно остаются с женой. Графа часто видят в небольшом павильоне, построенном рядом с домом на Фонтанке, где Параша любила уединяться от столичного шума и который напоминал ей Кусково. Теперь, глядя на посаженные покойной женой клен и вербы, он думал о разбитом своем счастье. Скоро по его повелению здесь поставили небольшой памятник из розового мрамора, в надписи на котором Параша впервые названа супругой. Французские строчки гласили:

Мне чудится, возле обители старой

Витает любимая тень,

К ней сердцем стремлюсь,

Но она ускользает,

Печально венчая мой день...

Все в доме видели, что граф ищет встречи с этой тенью, часами просиживая в комнате, где Параша родила сына, где умерла. Трогать здесь что-либо было строго запрещено. В этих стенах со множеством икон граф молился. Вынесли только кровать. На том месте, где она стояла, появилась надпись на бронзовой пластинке, адресованная сыну: «Сие место было обитанием в Бозе покоющейся матери твоей, а моей много почитаемой и обожаемой супруги, графини Прасковьи Ивановны Шереметевой, рожденной Ковалевской... Самый же покой сей есть место, где почтенная мать твоя разрешилась от бремени тобою... Отец твой вкушал все изобилия блага земного, но, лишась матери твоей, потерял с нею покой и благополучие... Если пожелаешь узнать подробности, то найдешь пространное описание здесь в особом ящике».

Понимая, что сын еще очень мал, а ему самому едва ли удастся увидеть его взрослым и рассказать о матери и что шереметевская родня постарается поскорее забыть «графиню-крестьянку», Николай Петрович, помимо собственноручных записей об их с Парашей истории, собирал и снабжал сопроводительными надписями немногие оставшиеся после нее вещи. Ведь все ценное, вплоть до обручального кольца, было ею роздано.

Но в Фонтанном доме долго сохранялись и дожили до наших дней арфа Прасковьи Ивановны, клавесин, зеркало. Ее вышивка шелком была помещена под стекло, вделана в раму и снабжена собственноручной надписью графа: «Труды жены моей Прасковьи Ивановны Шереметевой».

Он заказал сделать по памяти портрет жены, лежащей в гробу. Из пряди волос, срезанной Татьяной Шлыковой у покойной, Николай Петрович повелел свить жгутик и «замуровать» его в перстень. С ним Шереметев никогда не расставался. Под стеклянным колпаком в кабинете стоял засохший букетик нарциссов с гроба Параши.

...Немного забыться позволял Николаю Петровичу лишь сын. Граф пишет А.Ф.Малиновскому, одному из свидетелей «тайного венчания», о единственной радости — Митеньке. Малышу чуть больше года, а отец вот что придумал: «Нарядил я его в мальтийский мундир и вчерась, не помешкав, новый кавалер обновил свой мундир — весь замочил; тем все и кончилось; нужно другой шить. Истинно, это пресмышленый кавалер; жалею, что вы его не видите». От него мы узнаём о непоседливости ребенка: «И двух минут остаться не может на одном месте в одинаковом положении».