Театр для крепостной актрисы - [29]

Умение в любой ситуации поступать «как дблжно» оказалось в Параше развито так же сильно, как и сценический дар. И это было вознаграждено. Чем? Привязанностью любимого человека, «отразившего пересуды мира сего», чтобы соединить с нею свою судьбу. А театральная карьера? Разве можно снять с чаши весов легендарный артистический успех, огромное количество сыгранных ролей? И не чудесно ли само появление босоногой деревенской девочки в сказочном Кускове, где сумели развить ее талант и найти ему применение?

Любимый человек, любимое занятие... Что же тогда назвать состоявшейся судьбой? И понятно, почему на фоне мелкой, алчущей, вечно себе на уме, на все готовой ради презренного металла толпы знакомых, родственников, да и проворных «невольниц» хрупкая, болезненная женщина в глазах успевшего многое понять графа поднялась на неизмеримую высоту. Не случись этого, не гореть бы венчальным свечам в маленькой московской церкви той поздней осенью 1801 года...

* * *

Для большинства женщин свадьба знаменует начало новой жизни. Для Параши она оказалась финалом ее драматического земного пути. И как вдохновенно, еще раз блистательно подтвердив право остаться в памяти потомков навсегда, сыграла этот финал бывшая крепостная актриса!

Прасковья Ивановна знала о своем скором конце. Тем отчаяннее вымаливала она у Бога право сделаться матерью. Она не могла уйти, не отдарив мужа за все — за то, что дал ей счастье узнать любовь, единственную и неразменную, и за то, что свой трудный выбор он все-таки сделал в пользу их брака. Граф дал ей все, что имел: привязанность, титул, богатство. Первое пребудет с ней до последнего часа, и не его вина, да и для нее не беда, что остальным она не успеет воспользоваться.

Теперь ее черед. Она знала, как страстно мечтает граф о ребенке. Эта тема занимала огромное место в его долгих беседах с митрополитом Платоном. Недаром тот в свадебном поздравлении написал: «Любите Бога, и я вкупе с вами, да благословит Он вас вожделенным плодом и тем да продолжит честь и славу вашего знаменитого рода».

Так и случилось. «Начало сего союза произвело счастливое последствие», — писал Николай Петрович. Известие о том, что Параша ждет ребенка, поселило в нем восторг и тревогу одновременно. Волнения были не без причины: тридцать с лишним лет для первородящей женщины — немало. Плохое здоровье, однажды уже подводившее Парашу к самому краю, тоже далеко не лучший союзник. Оба супруга это прекрасно сознавали, но надежда на Божью помощь не умирала в них.

На портрете двухлетнего Дмитрия Шереметева видно

сходство с отцом. Но, как это нередко бывает,

с возрастом в его лице все отчетливее будут

проступать черты матери

В описаниях последнего периода жизни Прасковьи Ивановны подчеркивается, что дни ее проходили в отгороженности от внешнего мира. Сама она никуда не выезжала, довольствуясь обществом лишь нескольких преданных друзей дома. Да и жила, как говорят, в специально оборудованном графом помещении, куда имели право входить только он да девушки- служанки.

Такое затворничество было вызвано стремлением Шереметева как можно дольше сохранить тайну брака, а стало быть, избежать бурной реакции общества на его мезальянс. Верно, Шереметев хорошо понимал: его жена в относительной безопасности только до тех пор, пока всеми считается его «метрессой», а не законной женой, к тому же ждущей наследника.

Ясно, что Николай Петрович очень опасался племянников Разумовских. Да и не только их. Ожидать можно было чего угодно: от учиненного скандала, способного привести Парашу к потрясению со всеми вытекающими последствиями, до посягательства на ее жизнь. Яд, например... Челядь всегда можно было подкупить. И деньги вкупе с личной неприязнью к удачливой графине-крестьянке могли сделать Шереметева вдовцом.

...Анну Ахматову, поселившуюся в стенах Фонтанного дома почти век спустя после описываемых событий, не могла не захватить история его давней хозяйки. Здесь все полнилось памятью о Параше. Вот тогда-то Ахматова и услышала версию о насильственной смерти графини, отравленной кем-то из слуг.

Впрочем, это не более чем легенда. Сам Шереметев ни словом не обмолвился ни о чем подобном, хотя трагический уход Параши и действия, а скорее, по его словам, бездействие или ошибки врачей описаны им сбивчиво и путано. Однако вот что примечательно: после смерти жены он принимает поистине изощренные меры для охраны ребенка! Каждое распоряжение, словно запоздалый укор себе: надежно защитить жену ему так и не удалось...

Параша же в своем ожидании во всем полагалась на милость Божью. Остались свидетельства, что она часто осеняла себя крестом с заключенной в нем частичкой святых мощей. Над кроватью ее постоянно висели иконы Всех Скорбящих и Димитрия Солунского — святого, особенно ею почитаемого.

За две недели до родов граф поручил Николаю Аргунову написать портрет беременной жены. Окончен он был после ее трагического конца. Наверное, поэтому на облике Параши лежит печать неизбывной печали и отрешенности от этого мира. У нее осунувшееся, подурневшее лицо, выдающее немолодой возраст, и какой-то мучительный вопрос в по-прежнему прекрасных глазах. Рука лежит на животе, выпирающем из зловеще чернокрасного полосатого халата. Каким реальным предощущением несчастья веет с полотна!