Театр для крепостной актрисы - [28]
Присутствовавшие при венчании остались верны просьбе графа сохранить все в секрете. Достаточно сказать, что Щербатов, счастливый в семейной жизни и не имевший тайн от жены, ни словом не обмолвился о венчании.
Именно из-за того, что действующие лица этого события оказались крайне деликатны, мы не знаем никаких подробностей о венчании и свадьбе. Жаль, конечно! Как была одета невеста, какой свадебный подарок получила, какие разговоры велись в тот вечер на Воздвиженке — из всего этого, надо думать, сложилась бы любопытная картина. А приходится довольствоваться словами внука графа и Параши: «Так состоялся брак моего деда без всякой пышности и блеску».
Тот, кто привык изумлять сограждан праздниками, подобными фантастическим картинам сказок «Тысячи и одной ночи», самый долгожданный день своей жизни провел «в благоговейной несуетности». Почему?
Дело не только в секретности происходившего. Эта знаменитая история любви оказалась значительно сложнее привычной сказки о Золушке. Здесь не было «хеппи-энда», поскольку не сочинитель, спешивший порадовать читателя, а сама непредсказуемая жизнь писала эту историю, отведя свадьбе роль лишь важного эпизода, и только. За днем долгожданного соединения перед Творцом последовал другой день, неся новые испытания.
...Митрополит Платон знал о венчании милых его сердцу людей. Уведомленный, что все свершилось, как было задумано, он написал новобрачному: «Поздравляю Ваше Сиятельство с благополучным свершением Вашего намерения и желания».
Его рукой составлен и документ, который сегодня мы бы назвали свидетельством о браке: «1801 г. ноября 8 дня. Его Сиятельство г. обер-камергер и кавалер граф Николай Петрович Шереметев венчан браком с девицею Прасковьей Ивановной Ковалевской в царствующем граде Москве».
С глубоким смыслом, с душевным удовлетворением выводит старческая рука: «Графине Прасковье Ивановне посылаю благословение и благодарение».
Очень немного было подле Шереметевых людей, сочувствовавших драматической истории их союза. Можно лишь представить, скольких — и высокородных, и плебеев — передернуло от этих слов: «графиня Прасковья Ивановна»...
Тот шок, который вызвала его свадьба с крепостной, Николай Петрович предвидел. И опасался чего-то худшего, чем взрыва злословия, — настоящей травли его жены и даже посягательств на ее жизнь. В том, что у него были основания для предельной осторожности, — сомневаться не приходится. И хотя князь Вяземский, друг Пушкина, породнившийся впоследствии с Шереметевыми, называл того «пугливым духом», думается, что графу было виднее, как сохранить от напастей свое выстраданное счастье.
Но женитьба Николая Петровича была ожидаемым событием. Слух о ней едва появился, и вот уже раздосадованный родственник Иван Долгорукий, чьи притязания на движимое и недвижимое имущество Шереметева были судом многократно отвергнуты за полной необоснованностью, не упускает случая повсюду рассказывать, как женила графа на себе ловкая крепостная девка.
Что ж! Это была правда, но совсем не в том смысле, на который упирал Долгорукий. Стать единственной, затмить и отодвинуть на задний план всех иных соискательниц, выпестовать не только чувственную любовь к себе, но и уважение редких качеств души и сердца — вот так «женила» на себе графа Параша.
А разве не похоже поступают миллионы женщин, заставляя мужчин пребывать в иллюзии, что это они выбирают себе подругу жизни? Но дело обстоит как раз наоборот: решающее слово остается за женщиной.
Шереметев сам признавался, что Параша перевернула его мировоззрение. Он и не заметил, как стал избавляться от «обыкновенного порока людей знатных и богатых», от гордости и высокомерия, которые теперь считал качествами «безумными, гнусными и несносными».
Глядя на свою безмерно талантливую и не кичащуюся этим подругу, граф пришел к убеждению, что, как он писал, «все люди сотворены один для другого: все они равны естественным своим происхождением; разнствуют токмо своими качествами или поступками, добрыми или худыми».
Параша, лишь следуя собственным порывам, убедила «российского Креза», что не золото правит миром, а любовь к ближнему. И это приносит любящему счастье. Вот в чем дело.
Можно делать добро, при этом не забыв похвалить себя, и упиваться тайной мыслью, что «там» непременно зачтется. Но Параша была из тех, для кого возможность помочь являлась потребностью души.
Не искушенная ни в какой философии, она с молодости нашла спасительную для человеческой души линию поведения. При кажущейся простоте следовать ей трудно. Трудно людским несовершенствам: порокам, злобе, зависти — противопоставить любовь, терпение, способность прощать. Параша умела это делать.
Казалось, как легко властительница души всесильного Шереметева могла б заставить замолчать болтливых завистниц. Одного слова Параши было бы достаточно, чтобы карающая рука графа утихомирила любителей пересудов, слухов, сплетен. Тогда не только угроза, а косой взгляд не коснулся бы ее. И кланялись бы до земли, и подол платья целовали! Но, по словам очевидцев, «от нее не видели ни спеси, ни притеснения, и не было человека, кто бы мог ее помянуть дурным. За это и мстили». Мстили за врожденный аристократизм души, не способной на пошлые, неблагородные поступки.
