Театр для крепостной актрисы - [18]

Да и не могло бы столетиями держаться, приумножаясь, благосостояние «российских Крезов», будь они никчемными бездельниками. Образ вельможи-богача, голова которого забита бреднями, а в карманах — шальное золото, превращается в дым, стоит только взглянуть на переписку графа. Краткие выдержки из нее были опубликованы в «Российском архиве» и позволяют представить обычный день графа, отделенный от нас двумя столетиями.

«Метрдотель Терехов и находящий при конторе моей Григорий Горшков, — пишет Шереметев, — по просьбе их уволены от меня в Москву для свидания с женами их на один месяц».

Он напоминает своим конторщикам о необходимости заплатить за лечение крепостных в больницах, о ближайших работах в имениях: «Как ягоды будут поспевать, то заготовить наливки трех сортов: малиновку, вишневку и смородиновку — дозволяю...» Получал Шереметев и жалобы от крестьян. Учинялось следствие, и, убедившись в их правомерности, граф не стоял за крутыми мерами. «За притеснения при платеже податей, за взятки и прочие злоупотребления, — пишет он, — собрав мирской сход, виновных наказать батожьем и отослать в Останково на земляную работу впредь до повеления моего».

Он постоянно требует от управляющих и старост точных, обстоятельных докладов о состоянии дел, о вверенных им людях. «О бедных по деревням нужно сделать учреждение таковое, которое служило бы им поводом войти в лучшее состояние, а хворых и старых совсем освободить от оброка».

Голос рачительного помещика слышится и в недовольстве графа депешами, которые ему присылали. Его раздражает нежелание поставленных им людей четко исполнять свои обязанности, леность, апатия: «Удивительно для меня, что всякое требуемое мною к ясности дело всегда столь медленно и затруднительно, что от вас никакого толку добиться нельзя... мутная вода вам милее, нежели чистая».

Между тем самому Николаю Петровичу более по сердцу совсем другая сфера деятельности, чем кипение день-деньской в управленческих делах. Ах, если бы их можно было кому передоверить! Помимо театра, им владела еще одна пламенная страсть — музыка. Что нужно Шереметеву для рая на земле? Виолончель и Параша. Счастье досуга в «Новом доме» в том и состояло. Шереметев не любил играть на людях, вспоминая, как такими просьбами изводил его отец. У него не было тщеславия артиста. Музыка — это воздух. Параша была единственным слушателем, судьей его композиторских опытов. Навеки замолкнувшее эхо уже никогда никому не напомнит о прелести их дуэта — его виолончели и ее голоса.

...Эти почти шесть лет в «Новом доме», носившие печать согласия, нежности и взаимопонимания любящей четы, были бы самыми счастливыми, если б графа и Парашу оставили в покое.

Но ничто, никакое могущество Шереметева, ни даже страх перед его немилостью и наказанием не могли помешать козням.

Комнатные девушки, приставленные к Параше, играли роли соглядатаев. От них узнавали, что происходит в «Новом доме», а поскольку там шла мирная жизнь, то новости, будоражившие округу, выдумывались. Параша, естественно, становилась первой добычей и молвы, и притязаний своих родственников, старавшихся извлечь выгоду из ее фавора. Ясно, что семья жила на деньги Параши, но, как всегда в таких случаях, этого казалось мало.

В Петербурге о Шереметеве говорили не меньше, чем в Москве и Кускове. «Метресса», мертвой хваткой вцепившаяся в «Креза-младшего», была предметом постоянных разговоров. Тем более что в Сенате в который раз рассматривали дело «претендателей» на наследство Николая Петровича. Доводы их выглядели хлипкими, обиды необоснованными, но клевету, как водится, с удовольствием подхватили в свете.

Графа не очень-то здесь жаловали. Прямой, не склонный к лести, он легко наживал себе врагов. С екатерининским фаворитом Платоном Зубовым у него были холодные отношения. В свое время граф отказался продать Зубову приглянувшееся шереметевское имение Воскресенское на берегу Невы. Это выглядело дерзостью. Николай Петрович почувствовал косые взгляды и, оставшись при своем, предпочел покинуть Петербург...

Так граф и Параша укрывались под сенью собственной любви. Но роман этот никак нельзя назвать идиллией. В нем были и драматические моменты.

Не однажды, взбаламученный разговорами, которые порочили его связь, а еще больше потакая неизбывному мужскому эгоизму, Николай Петрович принимался жалеть себя. Что и говорить, если бы не Параша, давно была б у него семья и дети-наследники подрастали. И скольких неприятностей удалось бы избежать! Разве не укол его самолюбию — видеть на дворцовых приемах и балах своих сверстников рука об руку с супругами? А он всегда один, и, хоть не любитель многолюдных собраний, досадливое чувство собственной обделенности все чаще посещает его. Ведь кто-то на него, Шереметева, смотрит с сожалением: вот незадача выпала человеку, связался с крепостной девкой! А в самом деле, почему в этом цветнике столичных красавиц не нашлось для него пары, почему? Он словно околдованный, заговоренный...

И хуже всего то, что нетерпеливый нравом Николай Петрович не скрывал этих мыслей от Параши. Им надо расстаться... Каждому устроить свою судьбу...