Театр для крепостной актрисы - [19]

Та с помертвевшим лицом слушала молча и ни о чем не просила. Как истинно любящая душа, она согласна была на все, лишь бы Николай Петрович обрел покой и счастье. Ведь он достоин всех земных благ, и в первую очередь того, что Бог посылает каждому, — детей. Что она может дать взамен?

Граф в сердцах кричал, чтобы закладывали карету. Где-то хлопала дверь, и звуки замирали. И тогда Параша, которой уже незачем было скрывать свою боль, падала перед иконами на колени, прося о чем-то Всевышнего неразличимыми от рыданий и только ему одному понятными словами.

Она знает, за что Господь наказует ее: за жизнь греховную. И нездоровье, что все чаще дает себя знать, — за то же. Приступы слабости, кашель стали донимать ее неспроста. Иногда ей тяжело дышать, не только петь. Неужто она лишится и голоса?

...Граф возвращался. Он возвращался всегда и чем дальше, тем отчетливее понимал, что иного выхода нет, как сделать Парашу законной женой. Но неизбежные и малоприятные хлопоты, связанные с этим, пугали его и понуждали отложить решение на какое-то время...

Параша ограничила свою жизнь дорогой в церковь, в театр и изредка в родительскую избу. Но это не спасало.

В книге «У истоков русского театра» А.Н.Кузьмин пишет: «Известны рассказы о преследовании Ковалевой со стороны завистливых обывателей. В один из праздников Параша направилась в церковь.

—   Сударыня, не можете ли вы указать нам, где здесь кузница? — раздался вдруг неожиданно чей-то нагло-насмешливый голос.

Прасковья Ивановна вздрогнула и в испуге подняла глаза. Прямо перед ней на повороте аллеи стоял какой-то молодой щеголь. С дерзкой усмешкой он смотрел ей в лицо, очевидно, отлично зная, с кем говорит. За его спиной виднелись злорадно улыбающиеся лица его спутниц — мелких московских мещанок.

—   А кто здесь кузнец? — продолжает молодой человек, подмигивая своим приятельницам.

Прасковья Ивановна побледнела. Она поняла, что вся эта безобразная сцена подстроена нарочно кем-то из ее врагов, и с трудом сдержала негодование.

—    Обратитесь к сторожу, он вам покажет, — проговорила она, повернув назад, к дому.

Вдогонку ей раздался насмешливый хохот.

— А дети есть у кузнеца? — закричала одна из женщин.

Но Прасковья Ивановна уже не слышала. Она не помнила, как вбежала в кабинет графа и в истерике упала на диван».

Слезы Параши вызывали в графе такую ярость, что горе было бы ее обидчику, предстань он перед Николаем Петровичем.

Но все дело состояло как раз в том, что мучитель его обожаемой женщины был вездесущ, неуловим и потому ненаказуем.

И тогда графу пришла в голову мысль: если в Кускове жизнь стала настолько нестерпимой, то единственный выход — покинуть его. А как же театр? Пустяки, он построит для Параши целую усадьбу с дворцом, фонтанами — роскошнее Кускова. Там будет и театр — да такой, который никто еще не видывал. И там не будет места ничему, что может огорчить Парашу. Там она станет хозяйкой. Новые стены защитят ее, как прекрасный оранжерейный цветок, от враждебного мира.

...Ни граф, ни Параша не ожидали, каким грустным выйдет прощание с Кусковым. Здесь они встретились, здесь началась их любовь.

Вот серебристые тополя, посаженные перед «Новым домом» в тот год, когда вдвоем с Николаем Петровичем они справляли тут свое новоселье. За это время деревья, особо опекаемые Парашей, выросли, вытянулись. Теперь она их оставляет. Кто знает, может быть, навсегда...

Пройдет два десятилетия. Чьей-то волей «Новый дом» будет снесен, разрушен до основания. Место, где он стоял, тщательно разровняют, чтобы быстрее затянулось травой. И сегодня уже никто не знает, где он был, приют графа и крепостной актрисы. В нынешнем кусковском лесу место это, наверное, все-таки можно найти, если удастся случайно набрести на серебристые тополя. Конечно, тех самых, Парашиных, уже нет, но на том месте шелестят листвою, пытаясь рассказать что-то услышанное от предков, их далекие потомки.

* * *

Из Кускова Шереметев увез Парашу в Петербург, в Фонтанный дом. Тем временем в подмосковном Останкине уже разворачивалось строительство.

Граф задумал шедевр и упорно добивался своего. Первое, что нужно было Параше, а значит, и ему, — это новые подмостки. А потому не по дням, а по часам поднималось здание дворца. Двухэтажное деревянное строение штукатурили и красили. Краска на фасаде называлась витиевато, в стиле века, — «цвет нимфы во время зари». Этот изысканный бледно-розовый цвет вкупе с белыми колоннами рождал ощущение чистоты и остраненности от всего будничного. Перед дворцом вырыли пруд в форме лиры — деталь весьма многозначительная.

Торжеству искусства отводилась театральная зала, нарядная, с великолепной акустикой и хитроумными механическими приспособлениями. Ни в одном из российских театров не было таких удобных гримерных и костюмерных комнат.

В новую усадьбу из Петербурга целыми обозами везли мебель, скульптуры, картины, осветительные приборы для театра. Громадная территория вокруг дворца походила на разворошенный муравейник: велись работы по обустройству увеселительного сада, состоящего из двух парков — регулярного и пейзажного с восемью прудами. Граф сам отбирал сорта деревьев, требовал посадить побольше вишен — он любил смотреть на их цветение.