Те Места, Где Королевская Охота - [23]

Вертясь перед зеркалом, Алики рассказывала о своей бабушке, в дни молодости слывшей едва ли не первой красавицей Империи. Впрочем, сама Алики этому не очень–то и верила.

— Говорят, она страстно любила дедушку, который тоже, говорят, был очень даже ничего себе мужчина, — рассказывала она, прикидывая к груди очередную шемизетку. — Правда, красиво?… И еще говорят, что какой–то таинственный аристократ клялся ей в любви, обещал золотые горы, если она бросит мужа и уедет с ним. Но красавица–мещанка предпочла остаться верной женой и уважаемой матерью семейства, а не стать блестящей содержанкой. Тетки никогда не заикались об этом, но вот старуха–служанка, едва ли не ровесница самой бабушки, однажды, когда перетряхивала сундук с оставшимися от бабушки вещами, рассказала мне об этом воздыхателе. Она показала платье, которое этот таинственный аристократ подарил бабушке… Ты не представляешь себе, что это за платье! — Алики бросила шемизетку на кровать и в восхищении попыталась показать на себе, но потом махнула рукой и продолжала: — В общем, такое, что не стыдно было одеть и самой Императрице на торжественный выход. И оно никогда не выйдет из моды. Это платье, знаешь, настоящая реликвия нашей семьи, что–то вроде «запретного ларца».

— Запретного ларца? — не поняла Наора. — А что это?

— А, — небрежно махнула рукой Алики, — тоже одна из легенд семьи, о которой тетки тоже не очень любят распространяться, зато обожает шептаться прислуга… Есть, говорят, у теток где–то ларец, ключ от которого давным–давно потерян. Так вот он вроде бы зачарован, будто бы его нельзя взломать, но если некто избранный коснется его, то ларец сам откроется.

— Кто это «некто»?

Алики пожала плечиками.

— Неизвестно. Только я думаю, все это чепуха. Ларец, может быть, и есть, и ключ от него наверняка потерян. Только вовсе он не зачарован. Просто не хочется ломать красивую старинную вещицу, когда заведомо понятно, что ничего ценного в ней нет. Лежит там, к примеру, свадебный веночек бабушки или фарфоровое блюдце с портретом Императора, которое прадедушка еще мальчишкой получил в школе за отменную каллиграфию и прилежание. Но знаешь ведь, хочется иногда помечтать о чем–то романтическом, о чем пишут в книжках.

Девушки посмеялись, а потом Наора призадумалась, вздохнула и вдруг призналась:

— А я вот тоже уже чувствую, будто стала героиней романа.

Алики с удивлением посмотрела на подругу, и та пояснила:

— Мне все время кажется, что сейчас происходит что–то, о чем я где–то уже читала в тех романах, которые непостижимым образом попадали к нам в Пансион. Или кто–то про что–то подобное мне рассказывал…

Алики нахмурила брови.

— Если хочешь знать мое мнение, то мне лично вся эта история с переодеваниями кажется очень подозрительной, — трагически произнесла она, моментально сменив веселость на рассудительность. — Слишком уж много обещают тебе, знаешь ли.

— Такова цена молчания, — пожала плечами Наора. Но и самой ей этот довод показался не очень–то убедительным, и ее пожатие как–то само перешло в зябкое передергивание плеч.

— Порой за молчание вовсе не следует так много платить, — продолжала Алики еще более трагическим тоном. — Есть люди — и мне порой кажется, что наш господин Рет — Ратус из их числа, — которым проще и выгодней устранить неугодную персону, чем оплачивать ее молчание.

Это зловещее «устранить» Алики произнесла настолько подчеркнуто жутким шепотом тоном, что плечи Наоры снова невольно повторили недавнее движение, на сей раз без каких–либо поправок — девушку и впрямь пробил озноб.

— Ой, не пугай меня!

— Да я не пугаю, — ответила Алики. — Но нам с тобой, подружка, надо быть поосторожнее… — Она замолчала, прислушиваясь, и полностью перешла на шепот: — Кажется, наш покровитель легок на помине…

Девушка встала и подошла к окну.

Погода на дворе стояла по местным понятиям зимняя, но по северным меркам, к которым привыкла Алики, вид за окном больше напоминал раннюю весну: слежалый снег был повсеместно поточен моросливым дождиком; он еще кое–как сохранился в парке, под деревьями, но на дорожках уже превратился в мокрую грязь, которую непрестанно, но без толку убирали, и чтобы хоть как–то можно было пробираться, не увязнув бурой каше, проезд от ворот к дому устилали соломой. Как раз сейчас по проезду в ворота въезжала все еще поставленная на полозья карета Рет — Ратуса.

Кучер подвел карету прямиком к самым дверям, поднявшись по пологому пандусу, и, чтобы разглядеть все в подробностях, любопытной Алики пришлось приподнять оконную раму и выглянуть наружу.

Вот карета остановилась напротив главного подъезда дома, из раскрывшейся дверцы прытко выскочил Рет — Ратус и, протянув руку, помог выбраться из нее немолодому солидному мужчине. Следом, не дожидаясь приглашения и поддержки, вышел еще один человек — судя по движениям, молодой.

— Что там? — спросила Наора, однако с места не стронулась.

— Гости, — ответила Алики, не отрываясь от наблюдения. И прокомментировала: — Судя по шляпам, явные вельможи. Плащи, правда, на мой взгляд, скромноваты, но может, тут так принято.

Наора решила тоже посмотреть, но гости уже вошли в дом, и она увидела лишь самого Рет — Ратуса, который вытаскивал из кареты какой–то ящик: продолговатый, длиной чуть больше ярда.