Тайный канал - [37]

Я почувствовал, как неприятный холодок ящерицей крадется по спине. В моем воображении уже обозначилась первая полоса «BZ» с моей физиономией, а рядом вилла Уполномоченного по Западному Берлину… Это совсем плохо.

Но тут я с облегчением вспомнил, что, руководствуясь видимо шестым чувством, назвал водителю не адрес виллы, а магистральную улицу Клее-аллее, откуда рассчитывал прогуляться пешком. Ну, хоть это утешение! Аллея, названная в честь американского генерала времен второй мировой, находится в парковой зоне Берлина, а стало быть, я вполне мог отправиться туда, чтобы подышать воздухом. Конечно, при всей западной дороговизне для прогулок по парку вряд ли надо иметь при себе такое количество денег. Но это уже, извините, дело хозяйское.

Пока я соображал, что меня ждет, миниатюрный владелец лимузина вытащил из кармана толстый бумажник, вынул оттуда визитную карточку вместе с несколькими стомарковыми купюрами и передал таксисту.

Тот быстренько принял извинения, однако, осмотрев более пристально помятое крыло, затребовал еще одну сотню марок. Прежде терпеливо и молчаливо ожидавшие автомобили принялись гудеть. Таксист и восточный человек не спеша вернулись к своим машинам. Толпа начала расходиться.

Я обратился к полицейскому:

— Извините, у меня встреча, на которую я опоздал из-за этой истории…

Тот повернулся и посмотрел на меня с таким изумлением, словно я пожаловался ему на мучившую меня икоту.

— Не знаю, кто вас здесь удерживает? Инцидент, как видите, исчерпан, и я не понимаю, что делать здесь любопытным.

Несколькими минутами позже я размашисто шагал по Фазаненштрассе, не думая о направлении, а лишь с целью уйти подальше от места происшествия.

Добравшись наконец до Пюклерштрассе, 14, нажал кнопку звонка.

Дверь долго не открывалась, затем замок натужно затрещал, калитка открылась, и я оказался внутри дворика. Прошуршав по гальке, подошел к входу в дом. В вестибюле меня встретила служительница в наскоро накинутом голубом переднике.

— Господин Бар? Он звонил сегодня утром и сказал, что будет не раньше, чем через неделю. Вы проходите, я соединю вас с его секретарем, фройляйн Кирш, она ведает всеми делами.

Фройляйн Кирш любезно объяснила, что господин Бар отправился на заседание бундестага, что же касается господина Леднева, то автомобиль господина министра пару часов назад доставил его в аэропорт…

Приехав в Темпельхоф, я без труда разыскал Леднева в баре за кружкой пива На лице его не было и следа упрека за мое опоздание. Удивил его лишь портфель в моих руках:

— Что ты с этой хламидой по городу бродишь? Купил бы себе что-нибудь поприличнее…Ну, а в остальном все прекрасно: ни о каких деньгах они и слышать не хотят, думаю, что Бар Брандту об этом и словом не обмолвится, чтобы тот не воспринял наши благие намерения как обиду. Относительно голосования по вотуму доверия все остается по-прежнему: пятьдесят на пятьдесят.

Я не стал объясняться с Ледневым по поводу недоразумения. Единственным моим желанием тогда было как можно скорее вернуть портфель в Восточный Берлин.

Фадейкин принял портфель обратно без восторга.

— Ну, вот так мы и тешим себя. Сначала придумываем операции, потом отказываемся от них!.. — проворчал он, заталкивая портфель в сейф.

Спорить я не стал, а уж тем более рассказывать о происшедшем. Теперь это не имело никакого значения.

Я был вполне доволен жизнью и наслаждался сознание своей исключительности. Немного в этом мире таких, кто, освободившись от миллиона, чувствовал бы себя столь же уютно, как я в тот вечер. Естественно, и сон был крепким, но не долгим. И вновь, без учета двухчасовой разницы во временных поясах, меня поднял из кровати все тот же ранний голос из Москвы и сообщил, что распоряжение пока что премьер не подписал, но как только деньги будут получены, их немедленно переправят в Берлин.

Я так долго соображал, что говоривший из Москвы осведомился о моем самочувствии, после чего положил трубку.

Мне показалось, что я все еще нахожусь в объятиях Морфея и теперь второй раз смотрю уже пережитый недавно неприятный сон.

Наяву же хотелось понять смысл моей бездарной прогулки с антикварным портфелем по Западному Берлину, в то время как его содержимое по какому-то дьявольскому замыслу оставалось в Москве. В голову лезли самые невероятные мысли. Чтобы избавиться от наваждения, я позвонил в Москву и попросил своего раннего собеседника не пересылать деньги в Берлин, поскольку в них отпала надобность.

Поначалу это вызвало удивление, а затем облегчение.

Просить всегда неприятно, а если непонятно для кого — то вдвойне.

К сожалению, история этим не исчерпывается. Она имела для меня краткое, но неприятное продолжение. Два дня спустя я ненадолго оказался в Москве. Андропов тут же принял меня, по обыкновению вышел из-за стола и, искренне пожимая мне руку, с несвойственной ему грубоватой прямотой сказал:

— Ну что ж, после такой проверки тебя можно посылать хоть на Марс.

Он произнес это, искренне улыбаясь, уверенный, что сделал мне комплимент. Я, видимо, заметно помрачнел, ибо он тут же попытался все сказанное превратить в шутку.

Через несколько минут мы расстались. Для него я оказался несколько порядочнее, чем он предполагал. Для меня он в тот день перестал быть столь совершенным, каким представлялся ранее.