Тайный дневник Исабель - [40]

— А ваша цель сейчас заключается в том, чтобы убедить меня отправиться в Индию? — спросила я с таким видом, как будто догадалась, в какую ловушку меня хотят заманить.

— Вообще-то моя цель заключается в том, чтобы воодушевить вас на преодоление предрассудков, ведь благодаря этому вы смогли бы развить заложенные в вас способности. Знаете что? Я вижу в вас девушку, душа которой чиста. У вас есть природный дар, который людьми определенного склада воспринялся бы как проклятие. Вы — словно библейская Саломея или же шекспировская Офелия, вы — femme fatale[37] художников-символистов и художников-прерафаэлитов. Вы — чувственная Монна Ванна, изображенная Россетти, вы — женщина, пожирающая мужчин. Я вижу, как мужчины вьются вокруг вас, подобно мотылькам, вьющимся вокруг источника света, который почему-то неудержимо притягивает их своей непостижимой силой. «Как мошкара летним вечером в спешке лезет в огонь себе на погибель… — начал Борис цитировать еще один отрывок из «Бхагавадгиты», в котором Арджуна обращался к богу Кришне, — …так, погибая, все твари стремятся в пасти твои, нетерпеньем влекомы». Таящаяся в вас сила станет смертельно опасной для тех мужчин, которые возжаждут вами завладеть. В отличие от большинства женщин, вы родились не для того, чтобы удовлетворять мужчину, а для того, чтобы мужчина удовлетворял вас, для того, чтобы вы доминировали над ним, для того, чтобы вы его — если вам вздумается — терроризировали, — так, как Кали терроризировала Шиву, повалив его на землю и танцуя на нем. Не бойтесь ни мужчин, ни женщин, ни светского общества, ни своегоблагородного происхождения, ни своей образованности… Пусть они не будут оковами для вашего разума, вашей силы, вашей свободы… Ищите без страха и найдите свою бессмертную душу. Полагайтесь на очень мощное оружие — вашу способность манипулировать мужчинами незаметно для них самих.

Я подумала о Монне Ванне… Я уверена, любовь моя, что тебе известна эта картина. Она представляет собой портрет женщины вызывающей красоты, с большими глазами, полными губами, густой рыжей шевелюрой, одетой в дорогие меха и ткани и держащейся пальцами за бусины длинного ожерелья. Все в ее позе и в выражении ее лица пронизано эротизмом и сладострастием. Она может сойти и за проститутку, и за королеву, но отнюдь не за святую. Для многих людей она стала воплощением женского типа, который был очень моден много лет назад. Такие женщины своей красотой и неотразимой сексуальной привлекательностью сводили мужчин с ума. То, что Ильянович, сославшись на этот персонаж, отнес меня к числу смертоносных женщин, вызвало у меня труднообъяснимое смятение. Никто еще не был так откровенен со мной в своей оценке меня. И хотя я, с одной стороны, была уверена, что эта его оценка отнюдь не соответствует действительности, с другой стороны, я невольно задалась вопросом, а почему же я тогда вдруг так испугалась? Неужели Борис Ильянович обладает способностью сорвать покрывало с души другого человека?

— Мне кажется, что если я стану поступать так, то сама себе наврежу, господин Ильянович, — сказала я, чтобы не сбавлять темп разговора. — «Не провижу благого исхода, коль убью своих родичей в битве, отовсюду знамения злые на меня наступают…», — сказал Арджуна. И еще: «Я не жажду победы, Кришна!»

Я знала, что произвела на Бориса впечатление, процитировав эти строки из «Бхагавадгиты». Я заметила это по его глазам. И хотя я стремилась произвести на него впечатление — для чего не просто произнесла цитату из «Бхагавадгиты», а с выражением ее продекламировала, — я также знала, что это — самая лучшая форма заставить его понять мои опасения.

— «Лишь от внешних предметов бывают зной и холод, страданье и радость; но невечны они, преходящи: равнодушен к ним будь, Арджуна». Если вы постигните эту истину, вы станете выше остальных людей.

«Только тот ведь, кто к ним безучастен, кто в страданье и в радости ровен, тот бессмертья достичь способен», — мысленно продолжила я цитировать прозвучавшие из уст Бориса строки, которые были мне прекрасно известны.

Воистину тяжелы те испытания, которым нас подвергают боги, прежде чем они соизволяют дать нам наивысшую из наград.

После подобного разговора, благодаря которому мой собеседник проник в саму мою сущность, хотя я к этому и не стремилась; после смущения, которое я испытала, ощутив собственную наготу; после расхваливания и провозглашения добродетелями того, что я считала отвратительными пороками, — после всего этого я почувствовала себя усталой и сконфуженной. Мне было необходимо очистить свой рассудок от всех мыслей, которые были более глубокими, чем — расслабляющие меня своей тривиальностью — мысли о легкой музыке и сосисках, и я позволила обычным земным звукам заглушить голос восточной философии. Борис бы мне сказал, что я начала свой путь не с той ноги. Реальность заключалась в том, что мне хотелось только «танцевать, подпрыгивать, скакать и кувыркаться» — как пелось в одной из песенок моего детства. Я нашла в Ричарде усердного и ловкого партнера (он ведь, кстати сказать, был первым и, возможно, самым «земным» из обретенных мной друзей в Брунштрихе). Я снова и снова кружилась с ним, пока у меня все не поплыло перед глазами. Я знала, что с другого конца танцевального зала на нас смотришь ты, успевая при этом исполнять свои обязанности гостеприимного хозяина: ты беседовал с какими-то людьми, которых я не рассмотрела, потому что мой взгляд бы прикован к тебе.