Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона - [4]

— Михаил Ларионович, счастлив вас видеть. Мне передали, что вы ранены?.. Ну, слава Богу, слава Богу…

Вилье дал знак, и Кутузов и остальные отступили к двери.

— Хорошо бы сейчас красного вина. Для глинтвейна. Чтобы их величество изволили пропотеть. Да у нас, как на грех, ни капли, — теперь уже в нескрываемом отчаянии развел руками лейб-медик.

— Я отыщу вина, ваше превосходительство! — сделал шаг вперед поручик Чернышев, уже собиравшийся выйти следом за своим командиром, шефом кавалергардского полка графом Уваровым.

Чернышев быстро пересек площадь и постучался в дверь пастора. На стук вышел кто-то из дежуривших австрийских офицеров. Узнав, от кого русский и в чем заключается просьба, австриец тем не менее отказал.

— У нас, безусловно, имеются дорожные запасы вина. Но всегда в пути ими распоряжается сам император. А поскольку их величество уже почивают и не велели ни под каким видом их будить, ни я, никто другой не в состоянии оказать услугу вашему государю. Извините, но такой у нас строгий порядок, герр официр.

Нет же, никак не могло случиться такое, чтобы он, кавалергард, не исполнил того, что был обязан совершить для своего государя! Сегодня в бою он не жалел жизни, чтобы все, что повелевал император, выполнить с честью. И если надобно теперь, он готов пойти хоть на край света, чтобы спасти жизнь обожаемого монарха.

Однако скакать далеко не пришлось. Невдалеке от собора Чернышев заметил сидящих вокруг костра лейб-казаков. По рукам у них ходил оловянный стаканчик, в который бравый усач наливал что-то из большой бутыли.

Поручик вступил в круг.

— Ваше благородие, не побрезгуйте с нами, — протянул усач манерку. — Сливовицей прозывается. Да, признаться, позабористее нашей русской ендовой. Право, чистый спирт!

— А красного венгерского у вас, ребята, не найдется? — боясь спугнуть надежду, спросил Чернышев.

— А почто лихому кавалергарду да бабский напиток? — гогота ул круг. — Не гоже, вашбродь, право слово, замес то нашего кавалерийского напитка да сладенький кисель!

С языка готово было сорваться: «Царь занемог». Но вовремя спохватился. Наоборот, задорно произнес:

— Да то не мне красного винца. Я, ребята, с вами вашего крепкого хвачу — не впервой. А вот нашему батюшке-царю от вас бы в подарок — венгерского! Царь здесь, недалече. Так ему и передам — дескать, от храброго, ваше величество, вашего казачьего воинства! Так что как бы со всеми нами заодно — и сам государь-батюшка…

Круг точно взорвался:

— Значит, жив-здоров надежа!.. А тут баяли кто во что горазд… Да мы для с во во государя ничего не пожалеем, только бы ему угодить! Жизни свои отдадим, а ты, вашбродь, — вина!.. Вон гляди, у нас на телеге бутылок сотня будет. Еще под Веной разжились…

Темным рубином отливало вино в граненом хрустальном царском бокале.

Вилье осторожно отсчитал в бокал тридцать капель опиума.

— Теперь их величество будут спать крепко и во сне всю хворь как рукою снимет. А вас, господин поручик, государь не обойдет своею милостью.

Чернышев вспыхнул, хотел возразить, что он и не думал ни о какой благодарности, что его порыв — от чистого сердца, но вместо этого только еще больше покраснел.

— Ступайте, ступайте, голубчик, — по-своему истолковал его замешательство придворный врач. — Можете положиться на меня: подобные услуги не забываются.

Похвала великого полководца

Итак, два императора уже почивали. И только третий еще не думал о сне, хотя уже наступила ночь, а он все еще оставался под открытым небом.

Местность, где он теперь находился, была полем боя. А поле боя он, непобедимый Наполеон, давно уже считал своим родным домом.

Сколько он выиграл сражений за свою тридцатишестилетнюю жизнь? Этого он не мог сказать наверняка. Но выигрывал каждое, которое давал он или давали ему.

Сегодняшнее было для него особенным. Во-первых, потому, что случилось в памятный для него и всей Франции день: ровно год назад, второго декабря тысяча восемьсот четвертого года, произошло его коронование и он, до той поры лишь храбрый генерал и первый консул государства, стал императором. А во-вторых, сегодняшняя битва при Аустерлице — это величайшая звезда среди самых ярких звезд его блестящих побед.

Да, нынче рано утром, когда над укутанной, казалось, непроницаемым туманом равниной показались первые лучи дневного светила, он не удержался, чтобы не обратиться к стоящим вокруг войскам:

— Солдаты Франции! Запомните этот миг — на ваших глазах восходит солнце Аустерлица, солнце вашей сегодняшней победы…

Он всегда находил слова, которые поражали воображение и возбуждали дух воинов. Хотя не имел обыкновения эти выражения готовить заранее, или, боже упаси, кого-либо просить придумывать их за себя.

Выражения эти, как стихи у поэтов, рождались сами по себе. Ибо, как и у поэтов, когда они во власти муз, вдохновение на него, полководца, снисходило на поле боя. Война была его поэзией. Его стихией.

Так, приведя свою армию в Египет, который покорился его гению, он обратился к солдатам, показывая рукою на древние пирамиды:

— На вас, воины Франции, с этих пирамид смотрят все сорок веков истории…

И лучше о величии победы сказать было нельзя.