Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона - [3]

Теперь, когда все уже было позади и дело оказалось проигранным, Александр не мог без дрожи вспоминать, как Кутузов всею своею натурой, всеми силами души отторгал от себя саму мысль о необходимости сражения. И не просто отторгал — открыто говорил ему, российскому императору, что сражаться — затея зряшная, что битва будет проиграна, едва начавшись, а лучше, пока не поздно, отступить, чтобы спасти армию, а не губить ее, сходу, после тяжелых переходов вступая в битву. А главное — австрийский план глуп, хотя и прописан по мелочам. И, ерничая, передразнивал австрийскую пунктуальность: «Эрсте колонна марширт, цвайте колонна марширт, дритте колонна…» Нет, не глуп Бонапарт, чтобы дать себя сходу разбить.

С таким настроением он, Кутузов, и встретил нынче поутру своего императора в Працене, вблизи маленькой деревушки Аустерлиц. Там на холме, находясь во главе колонны, которая должна была начинать наступление, все еще не отдавал о том приказа, стоял на месте, словно чего-то ожидая.

— Чего же вы не начинаете, Михаил Ларионович? — император Александр подъехал к Кутузову.

У командующего дрогнула губа, и он, точно через силу, ответствовал:

— Поджидаю, ваше величество.

Император сделал удивленную мину:

— Поджидаете, пока подтянуться остальные?

— Совершенно верно ваше величество изволили меня понять, — почтительно наклонился вперед через луку седла Кутузов.

— Но мы с вами, Михаил Ларионович, не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки, — резко возразил государь и обернулся к императору Францу, как бы ища у союзника одобрения.

Австрийский император, генералы обеих свит почтительно заулыбались. Лишь лицо Кутузова оставалось непроницаемым, а губы задергались еще заметнее.

— Потому и не начинаю, государь, — громче, чем прежде, произнес он и повторил: — Потому и не начинаю, ваше величество, что мы не на параде и не на Царицыном лугу.

Лучистые глаза Александра похолодели. Из-за его спины раздался приглушенный ропот:

— Да как он посмел?.. Право, даже в его годы такая бесцеремонность…

Александр медленно повел красивой головой в сторону, давая понять свите, что он не расслышал этих слов и заставляя себя улыбнуться одной из тех обворожительных улыбок, которые и принесли ему прозвание ангела.

Впрочем, и губа Кутузова, чуть вздрогнув, явила не гримасу, а как бы ответную улыбку. Искусство придворного политеса одинаково было необходимо в те времена не только откровенному лизоблюду, но даже мужественному солдату. Но все же Кутузов не мог не уколоть своего августейшего собеседника.

— Однако если вашему величеству будет угодно приказать… — произнес он тоном человека, знающего субординацию и готового к беспрекословному выполнению любой монаршей воли.

Теперь, вспоминая тот короткий разговор нынешним ранним утром, за которым и воспоследовала катастрофа, император Александр Павлович почувствовал, как кровь жарко прилила к вискам и на глазах вновь навернулись слезы.

«Да, ловко он меня! Выходит, не он, полководец, спустил курок, чтобы прогремел роковой выстрел, а я, император, своею волею, подменяя главнокомандующего, подал сигнал к гибельному сражению. Этого я никогда не забуду и никогда ему не прощу!»

На подъезде к Уржицу Александрова свита увеличилась почти до привычного числа — прибыл князь Долгоруков, объявились другие генералы и флигель-адъютанты. Отныне их задача состояла в том, чтобы поместить государя и разместиться самим на удобный и спокойный ночлег. Однако направленные с квартирмейстерской целью вскоре возвратились, робко и подобострастно доложив, что все дома уже заняты австрийцами, оказавшимися более проворными в сем предприятии, а в самом приличном доме, у пастора местного прихода, расположился император Франц.

Меж тем Александру Павловичу хотелось одного — быстрее заснуть. На кровати ли, на полу — лишь бы сразу провалиться в дрему и уйти от того страшного кошмара, с которым — он знал — не в силах был совладать.

Он сам, остановив свиту, направился к первому попавшемуся жилью, толкнул дверь и очутился в просторной комнате, где, однако, не было ни кроватей, ничего, кроме старых колченогих стульев да такого же хромоногого стола.

— Настелите на пол соломы, — приказал он и принялся сам стягивать с себя сапоги.

Ему тотчас помогли раздеться и подоспевшие адъютанты, и наконец нашедший своего повелителя камердинер, который, оказывается, отстал потому, что спасал в суматохе отступления царский экипаж с царским же походным гардеробом.

Однако император отказался от предложенных ему ночного халата, свежих простыней и других спальных аксессуаров, а как был в походном мундире, так и рухнул на соломенную подстилку, лишь попросив, чтобы сверху его потеплее укрыли.

— Ах, опять этот озноб! — всплеснул руками доктор Вилье. — Как-то надобно унять лихорадку.

Император, казалось, тотчас уснул. Но вдруг пошевелился и даже вроде бы захотел чуть приподняться, когда в помещение как-то неловко, бочком, перетаптываясь на тяжелых больных ногах, вкатилось тучное тело. Кутузов!

И самому почудилось: вот сейчас он выскажет все, что собирался, что накопилось в душе за весь сегодняшний ужасный день и теперь нуждалось в выходе. Однако сделал движение ртом и почувствовал, как по лицу вновь покатились слезы.