Тайны Змеиной горы - [64]

Для осуществления задуманного нужны деньги. Петербургская дороговизна, при самом скромном образе жизни, позволяла ежегодно откладывать в копилку всего пятьдесят рублей. Без мала двести лет пришлось бы трудиться Гешке ради своей затеи. И он решил сократить этот срок. По контракту с царским кабинетом нанялся лекарем на Змеиногорский рудник. И не жалел о том. Двести пятьдесят рублей ежегодного прироста в копилке стоили того, чтобы забиться за тридевять земель, в медвежью глушь.

Относиться к службе спустя рукава Гешке считал бесчестным. Поэтому не давал каких-либо послаблений работным, особенно в первые годы службы на руднике. Позже отношение к окружающему у Гешке изменилось.

Лекарь замечал, как с продлением сроков контрактов подкрадывалась старость. Некогда стройный, теперь Гешке охотно соглашался, что стал походить на аптекарскую колбу с отбитым горлышком. Одолевала тяжелая одышка от домашних дел после службы. «Видно, пришло время уходить на покой…»

И в самом деле, цель достигнута — скопленных денег вполне хватит на памятник. Но не хватало воли покинуть людей и места, с которыми свыкся. В оправдание своей слабости он тайно мыслил: «Подыщу помощницу по домашности, дотяну до истечения срока контракта, тогда и в родные места на вечный отдых отправлюсь».

Незримо дли других ночью в дом Гешке пришла Настя, подала рекомендательное письмо от отца Ферапонта. До онемения изумился лекарь: кто и как мог прознать про его невысказанное намерение. Не меньше удивилась и Настя, когда Гешке не раздумывая оставил ее в доме для услужения.

Проходили дни. Гешке убеждался, что не просчитался в решении. Настя оказалась заботливой, не спрашивала, а сама находила работу. Однажды заявила:

— Время впусте пропадает. Может, в госпитале грязное белье есть? Пусть носят, буду стирать. Без дела тоска одолевает…

Для Гешке труд превыше всего на свете. Становилось отрадно на душе оттого, что в служанке отчасти видел себя. Его взгляд завораживали проворные и не принужденные движения Настиных рук. Казалось, не работала, а проплывала в плавном танце. Глубокой симпатией проникся Гешке к ней.

В праздничные дни с отеческой предупредительностью он оттеснял Настю от кухонного стола, сам принимался стучать ножом, растоплять печь. Приготовив завтрак, громко кричал Насте. Та бросала вязать пуховую рубаху для своего хозяина, выходила из своей комнатки с теплой благодарной улыбкой.

И думалось Насте: «Откуда столько доброты у чужеземца?»

Гешке несколько раз задавал вопрос своей собеседнице:

— Почему, Настена, один?

Настя сдержанно улыбалась. О том же спрашивала Гешке. Лекарь смолкал.

Порой он упрекал время, сожалел, что не родился лет на тридцать позднее, тогда наверняка не выполнил бы обета, что давал покойным родителям.

Гешке преподнес Насте в день рождения подарок — сарафан из цветистой бухарской материи, сафьяновые сапоги с тонкими узорами на голенищах, кольцо. Во всю жизнь Настя и не помышляла о таких нарядах.

— Зачем, Федор Васильевич, на меня деньги тратите? Я и так, благодарение богу, не обижена вами… — сказала Настя и осеклась, горло перехватила спазма.

Настя дала волю невыплаканным слезам. Сама не подозревала, что способна на это. Замороженная жизнью душа оттаяла при первом теплом ветерке.

— Зачем плакаль, Настена? — Гешке положил руку себе на грудь. — Сдесь тоже много-много накипел…

Настя уняла слезы. Позже, переодетая в пестрый наряд, показалась хозяину. Тот не сдержал искреннего восхищения.

— Карош, Настена!

Насте перевалило за тридцать. Годы не изуродовали ее. Сейчас она и на самом деле выглядела привлекательно. Тонкий сарафан не скрадывал сильного и гибкого стана. В сапогах на высоком каблуке она казалась стройнее и моложе своих лет.

* * *

Трое суток в Змеевой горе хозяйничала вода. На четвертые наводнение утихомирилось. Работные снова растекались по подземным казематам, в которых стояли густые и спертые запахи сырости.

Стражники во главе с самим поручиком осмелились спуститься в Крестительскую штольню. Священника с собой прихватили на случай, если среди колодников, мертвые или отходящие от жизни встретятся.

В Крестительской штольне жуткая, могильная тишина. На камнях — обрывки сбитых с рук и ног цепей. Стражники, как увидели такое, оцепенели. Первым пришел в себя поручик. Дико заревел:

— Сбежали, мерзавцы!

— Точно так, сбежали, — глухо отозвались стражники.

— Точно, точно! — зло передразнил поручик. — А куда вы смотрели? В первую голову вам, болванам, в ответе быть! Не будь вашего недогляда, не сбежали бы.

И снова над Змеевой горой поплыл басовитый и гулкий звон колокола. На крепостных стенах слаженно крякнули пушки. Не на шутку испугалось начальство. С побегом колодников могла раскрыться тайна Змеиногорской каторги, тогда ответ перед самим сенатом придется держать. Приятного в том мало…

В разные стороны на резвых скакунах помчались сломя головы сыскные дозоры, нарочные с указами — оповещаниями о побеге колодников.

С довольной улыбкой Алексей Белогорцев сказал Федору:

— Вроде не горшки на плечах начальства, а не разумеют, что за трое суток беглецы к джунгарам в гости поспеть могут. Видно, не знает начальство, что по первому, ручейку утекли невольники…