Тайны Шерлока Холмса - [33]

Одного взгляда оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться: неизвестному уже не поможешь. Даже если бы его не прикончила пуля, попавшая прямо в сердце, он все равно был бы обречен. Лежавшее у подножия утеса тело было жутко изломано, затылок размозжен – бедолага во время падения несколько раз ударился о камни.

По иронии судьбы лицо его совершенно не пострадало, и, вопреки ожиданиям, я увидел перед собой не злобную физиономию подонка, а тонкие черты интеллигентного человека лет под сорок, отмеченные печатью многолетних страданий, которые оставили на нем глубокий след.

Я как мог накрыл покойника его же плащом, натянув край полы на лицо, после чего вернулся к Холмсу, который, подобно стражу, по-прежнему стоял возле тела профессора и с той же задумчивой грустью взирал на темневшие вдали скалы.

Возможно, именно суровый, отчужденный вид великого сыщика заставил Монтегю Уэбба воздержаться от расспросов. Так или иначе, я, к величайшему облегчению своему, обнаружил, что археолог-любитель отошел на несколько ярдов в сторону. Там он присел на камень и молча заламывал руки, время от времени издавая тихие стоны.

– Бесполезно, – сказал я Холмсу, – тот человек мертв.

– Именно этого я и боялся, – мрачно ответствовал он. – Что ж, взгляните, чем вы можете помочь тем, кто еще жив.

Склонившись над распростертым телом Аддлтона, чтобы расстегнуть ему воротник, я увидел, как веки профессора дрогнули.

– Холмс, он приходит в себя! – вскричал я.

От уныния Холмса не осталось и следа. Развернувшись на каблуках, он рявкнул на Монтегю Уэбба:

– Живо в двуколку! Гоните в Бодмин! Поставьте в известность полицию. Пусть немедленно едут сюда и захватят с собой экипаж, в котором можно перевезти раненого. Мчите что есть духу, иначе, Господь свидетель, на вашей совести будет смерть двоих людей! Да и на моей тоже, – вполголоса добавил он, когда Уэбб со всех ног кинулся выполнять его распоряжения.

– На вашей? – возмутился я, провожая взглядом двуколку, которая, грохоча, стремглав понеслась прочь. – Но что вы могли сделать, чтобы предотвратить эту жуткую трагедию?

– Я держал Гейдона Каупера на мушке и все же замешкался, а потому не спустил курок. Выстрели я вовремя, профессор Аддлтон остался бы невредим.

– Гейдона Каупера?

– Так звали того человека, – пояснил Холмс, указав на тело у подножия утеса. – Разве вы не читали посвящения в монографии профессора Аддлтона? «Данный труд также посвящается Гейдону Кауперу за его неоценимую помощь в классификации и анализе исследовательского материала». Вроде бы мелочь, не имеющая ровным счетом никакого значения, если бы не рассказ мисс Аддлтон. Может, вы помните, Уотсон, она поведала нам, что ее отец впервые выказал признаки серьезной обеспокоенности двенадцать лет назад, когда она была девятилетней девочкой, то есть в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Когда я попросил ее уточнить время, она ответила, что странности в поведении профессора обнаружились весной того года. Вчера я заглянул в издательство «Снеллинг и Броадбент» и поинтересовался, какого именно числа вышла из печати монография Аддлтона. Оказалось – десятого марта.

Мисс Аддлтон также сообщила нам, что приступы беспокойства охватывали ее отца с завидной регулярностью на протяжении последующих пяти лет, причем всякий раз это происходило в начале марта, в некоторые дни – по утрам. Во время первого разноса почты он нервничал особенно сильно. Элементарная логика подсказывает, что его волнение было сопряжено с ожиданием некоего письма. Собственно, к этому заключению мисс Аддлтон пришла сама. Однако ей оказалось не под силу сделать следующий шаг и заметить, что беспокойство, связанное с ожиданием этого послания, охватывает ее родителя в годовщину публикации его монографии.

Как я уже отмечал, даты в этом деле играют весьма существенную роль. День рождения отца, который он отпраздновал двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, запомнился мисс Аддлтон особенно хорошо, поскольку в этот день поведение профессора изменилось в лучшую сторону, причем изменилось неожиданно и существенно. Это произошло после того, как он удалился к себе в кабинет после завтрака с утренним выпуском «Таймс».

Вчера я наведался и в редакцию «Таймс» и ознакомился с выпуском за двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В разделе некрологов я обнаружил небольшое, но весьма примечательное извещение о скоропостижной кончине после непродолжительной болезни мистера Гейдона Каупера.

– Которое, естественно, было ложным, – перебил я Холмса.

– Ну конечно же, мой друг. Опубликовать извещение о смерти, даже собственной, может каждый, главное – за него заплатить. Гейдон, выбравший именно эту дату, был не лишен чувства юмора. Преподнося такой своеобразный подарок на день рождения бывшему профессору и наставнику, он хотел внушить Аддлтону, что тому теперь якобы ничего не угрожает.

– Вы хотите сказать, что Гейдон Каупер – один из студентов Аддлтона? – вскричал я. – Но как вам это удалось выяснить?

– Мне помог старый знакомый, доктор Харбинджер из Оксфорда, к которому я обращался за консультацией в тысяча восемьсот девяносто первом году, когда собирал улики против шайки Мориарти, куда, как вы знаете, входил полковник Себастьян Моран, являвшийся правой рукой гениального преступника