Тайны Полюса - [22]

– Громче! – донеслось из другого конца зала.

– Но в один прекрасный день кукле надоело быть куклой. Ей стало неуютно на своей полке. Она больше не желала быть игрушкой девочки. У нее появилась мечта. Ее собственная мечта. Она захотела стать актрисой.

– Громче! – закричали хором многие зрители, ободренные молчанием Фарука.

– И вот однажды ночью кукла спрыгнула со своей полки и ушла из комнаты, ушла из дому. И побрела по дороге куда глаза глядят на своих шарнирных ногах. Она мечтала только об одном: стать настоящей актрисой. И спустя какое-то время ей встретился бродячий театр марионеток.

Теперь крики «Громче!» неслись со всех концов зала, так что Офелия едва слышала собственный голос. В довершение этой суматохи тетушка Розелина встала со своего места в середине партера и начала бурно аплодировать.

Но Офелия твердо решила, что не позволит себя сбить: она еще не донесла послание искорке в глазах Фарука.

– Владельцы театра ужасно обрадовались: они уже предвкушали роскошное представление, которое даст такая умная кукла, и богатую выручку. Они вовсю льстили кукле, убеждали ее, что она прирожденная актриса и что они помогут ей осуществить мечту. И кукла поверила им. Ей было невдомек, что именно сейчас она стала обыкновенной марионеткой в чужих руках.

Офелия замолчала. Она редко произносила такой длинный монолог и безумно устала. Теперь уже весь зал кричал: «Громче!»

Фаворитки, льнувшие к Фаруку, присоединились к этому хору. Беренильде уже не удавалось скрывать под улыбкой смятение. И когда Офелия увидела, как погасла искорка под упавшими, точно занавес, веками Фарука, она поняла, что проиграла эту битву.

«Громче! Громче! Громче!»

Но тут случилось два происшествия. Сначала фаворитки в первом ряду посыпались на пол, как бриллиантовый дождь. Затем над головами зрителей пролетел стакан, забрызгав молоком орущие лица в задних рядах. И все это произошло так быстро, что Офелия не сразу поняла, что именно случилось.

Фарук стоял во весь рост, возвышаясь над зрителями, как гигантский монумент. Офелия видела со сцены только спину в длиннейшей царственной мантии, чей белый мех был неотличим от белоснежных волос Духа Семьи. Она и представить себе не могла, что Фарук способен так быстро двигаться. И, услышав громовые раскаты его голоса, порадовалась, что не сидит в зале:

– Посмейте только еще раз прервать ее, и я…

Фаруку не понадобилось продолжать: мертвая тишина, мгновенно воцарившаяся в театре, была прямо-таки оглушительной. Обрызганные молоком зрители даже не смели отряхнуться.

Голова Фарука с какой-то завораживающей медлительностью повернулась к сцене, при том что его тело оставалось в прежней позиции, спиной к ней. Одному лишь Духу Семьи были под силу такие повороты, при которых обычный человек сломал бы себе шею. Когда Офелия полностью увидела лицо Фарука, она нашла его таким же бесстрастным, как обычно. Но едва его взгляд остановился на Офелии, как девушке показалось, что ей в голову ударила молния.

– Что же случилось с куклой?

Офелию так поразила реакция Фарука, что она напрочь забыла продолжение истории. Все эмоции, оставленные за кулисами, разом нахлынули на нее. Она испытала изумление, смешанное со страхом и лихорадочной дрожью. Шарф, напуганный не меньше хозяйки, почти душил ее, судорожно обвившись вокруг шеи.

– Продолжение я расскажу вам в следующий раз, монсеньор.

Фарук нахмурился. Офелия не могла определить, что это означает – недовольство или размышление, – но в томительно долгой тишине, которая за этим последовала, ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Если она добьется «следующего раза», значит, ей удалось одержать свою первую победу.

– Ваша история… – промолвил наконец Фарук, медленно выговаривая каждое слово, – я не уверен, что она мне так уж понравилась.

– Но вы все-таки желаете услышать конец, монсеньор. Вам ведь хочется узнать, останется ли кукла марионеткой, не правда ли?

Офелия надеялась, что дрожь в ее голосе не слишком заметна окружающим. Она по-прежнему всем телом ощущала враждебность публики, но теперь никто не смел крикнуть «Громче!».

Фарук двинулся к сцене такой неторопливой поступью, что чудилось, будто время на его пути остановилось и застыло. Чем ближе он подходил, тем сильнее Офелию мучила ужасная головная боль. Он остановился вовремя: боль уже пронизывала все тело девушки острыми, невыносимыми приступами.

– Нет, я не хочу знать продолжение. Мне не нравится эта сказка. Но вы, – добавил он задумчиво, – вы говорили искренне.

По изумленным шепоткам, донесшимся из зала, Офелия заключила, что это было нечто вроде комплимента.

– Я назначаю вас вице-рассказчицей, – объявил Фарук.

– Но я и есть вице-рассказчица, монсеньор.

– Ах, так? Прекрасно, значит, мы избежим лишней бумажной волокиты.

Офелия из последних сил вцепилась обеими руками в свою книгу: Фарук причинял ей такую дикую боль, что она уж было собралась умолять его говорить побыстрее и отойти подальше. Он поднял руку небрежным жестом, который Офелия поняла лишь тогда, когда к нему подскочил юный референт с блокнотом-памяткой. Фарук обмакнул перо в чернильницу, протянутую тем же референтом, вставшим на цыпочки, и начал что-то прилежно записывать.