Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма - [9]

– Хорош! – искренне ответил Продюсер.

– Напьешси еще на границах с Китаем-то… там этого добра…, – дед потянулся за чайником.

– Да я вроде на границу с Китаем и не собирался, – вслух удивился Продюсер.

– Человек предполагает, а бог располагает, – философски бросил, проходя мимо, второй дед.

– Деды, а где у вас… как это по-тюремному…. «параша»? – вставая, спросил Издатель.

– А тут в коридоре. Выйдешь, по коридору до конца. Там комната для солдатиков, кордегардия по-старому. Вот в ней и все удобства. А вообще мы на бережок бегаем, коли по-маленькому. Да ты иди сынок, – дед махнул рукой.

Издатель вышел в коридор и двинулся вдоль одинаковых темно-зеленых дверей. Нашел кордегардию. Выполнил миссию и пошел назад. Приоткрытая дверь с цифрой 7, аккуратно выведенной наверху, манила заглянуть, что там внутри. Издатель осторожно потянул дверь на себя, и она мягко подалась, ни скрипнув, ни грохнув, будто приглашала войти. Он вошел сел на койку. Дверь со стуком захлопнулась и тут же открылась.

– Его императорское величество в своей неизреченной милости соизволил повелеть, чтобы вас перевели для поправления здоровья в местность с лучшим климатом – в укрепление Верный, – сообщил вошедший унтер-офицер.

Перед мысленным взором Издателя промелькнула карта Азии. Но не такая, как он привык видеть на уроках географии. На этой карте были обозначены новозавоеванные или, вернее, новооткрытые земли за Балхашем, около китайской границы, там, где он привык находить в советское время целинный Казахстан, воспетый в книге одного из великих партийных гениев, а ныне вотчина нового среднеазиатского бая – отца развала СССР. На карте Издатель заметил в горах крохотный кружок с надписью «Верный». С трудом вспомнил, что когда-то так называли Алма-Ата.

«Боже мой, какая даль! Где-то за страшными пустынями, далеко за Аральским морем, в крае, еще совершенно неизвестном в то время, когда Алма-Ата называлась Верным, я должен свой век коротать. Боже, какая даль!» – как о чем-то совершенно естественном подумал он.

Встал, застонав от неожиданной боли в пояснице, и начал собирать книги. Протянул руку к тайнику, но отдернул, будто обжегся.

– Коли начнут проверять и найдут свиток, я отсюда, как Шлиссельбургский старец, никогда не выберусь. А так хоть в памяти что вынесу. И это немало, – быстро подумал он, и вовремя.

– Три кипы книг! Невозможно! У меня только одна тройка, а нас трое, кроме вас, – раздался мерзкий скрипучий голос. Таких он в крепости не помнил. Обернулся. Так и есть – столичный жандарм.

Жандарм нахально лгал. Но что делать? Не дашь же ему в рыло. Значит, в путь. Издатель бросил последний взгляд на белые стены, на этих немых свидетелей борьбы с самим собой, сомнений и восторгов, самоугрызений и самосовершенствования, отчаяния и надежды, жизни, которая стоила всех жизней, прожитых до этого. Повернулся к унтеру, что пришел вместе с жандармом:

– Поручаю, ангел мой хранитель, твоей заботливости души свои, – он кивнул на испуганных и с любопытством смотрящих на них с печи голубей.

Озорно подмигнул понимающему унтеру и оставил навсегда седьмой номер секретного шлиссельбургского замка, уводя за собой столичного жандарма, ничего не понявшего и решившего, что узник свихнулся.

Впереди шел генерал, отвечающий за узников великой секретности, за ним Издатель со смотрителем, потом жандарм. Процессию замыкали солдаты с двумя жандармскими унтер-офицерами, здоровенными украинцами из-за Днепра, судя по довольным и сытым мордам. Прошли мрачные ворота, мостик, аркады казематов, кордегардию. Издатель ждал, что на него наденут железные тяжелые кандалы, как он читал в различных книжках про иго царизма.

– По слабости здоровья оков не надевать, – неожиданно тонким голосом произнес генерал.

Не останавливаясь, миновали крепостные ворота, и очутились, не на той пристани, где они сходили с парома, когда приехали киногруппой, а на берегу огромной Ладоги. У пристани ожидала лодка с гребцами. За озером чернел финский бор, желтели дома и церкви городка. Почти с сожалением посмотрел Издатель на крепостной вал, неожиданно подумал: «Ведь не доеду, – прикинув расстояние до Казахстана и вспомнив, что ехать надо в кибитке, а не по железной дороге или авиалайнером, – дорогой затрясут меня до смерти. Но там видно будет!»

– С богом! – крикнул генерал.

Лодка отчалила, а на берегу стояли кучкой крепостные власти, до тех самых пор, пока шестивесельное средство передвижения Харона, наконец, приблизилось к городу. После получасового отдыха в каком-то трактире, смутно напоминающем Издателю кафе, где они ели перед поездкой в крепость, все вышли к крыльцу, и жандармы взяли его под руки и посадили в почтовую тройку. Рядом взгромоздился жандармский офицер.

Ямщик гаркнул:

– Эй, соколики! – и лошади пустились вскачь так, что Издатель понял, внутренности у него вылетят еще на околице этого убого городка.

Дорога шла на восток, берегом вечно угрюмой, свинцово-бурой, морщинистой Ладоги. На очередном ухабе кибитку так подкинуло, а в голове щелкнуло так, что издатель приготовился мозги потерять уже сейчас.

– Ты что, сынок, решил на себя шкуру арестанта примерить? – вернул его к жизни старческий голос.