Тайны одного парижского бульвара - [23]

– Вот и гроза.

– Гроза? – отвечает она. – Ах, да! Этот шум? Это не гроза. Это метро линии Со. Пути проходят по другую сторону... позади нашего дома.

– Во всяком случае, думаю, что недолго осталось ждать.

Я указываю на деревья, которые яростный ветер начинает резко пригибать при каждом порыве. По небу несутся черные тучи, а на горизонте толпятся все новые и новые массы облаков.

Соня пожимает плечами:

– В доме дождь не идет, – говорит она мне.

И мы направляемся к нему, поскрипывая гравием, которым усыпана аллея.

* * *

– Наконец-то немного отдыха, – говорит Наташа.

Она не добавляет, что дошла до ручки, видимо, понимая, что в конце концов мы это уразумели. Она падает в кресло, снимает свои туфли, потирая ногу о ногу, и испускает глубокий вздох. Потом притягивает к себе шкатулку, достает из нее табак и трубку, еще более мощную, чем трубка Нестора, украшенная бычьей головой. Потом набивает трубку, раскуривает ее и блаженно затягивается:

– Вот, чего я не могу себе позволить днем, – говорит она.

И смотрит на меня:

– Можно подумать, что это вас удивляет.

Я смущенно улыбаюсь:

– Право...

– Ладно, ладно, – говорит Соня. – Не притворяйтесь наивнее, чем вы есть на самом деле. Не хотите попробовать?

– Покурить трубку?

– А почему бы нет?

– Нет, спасибо.

И чтобы мне не воткнули ее насильно в рот, я поспешно закуриваю сигарету. Поняв мой маневр, Наташа заливается смехом. Успокоившись, она оборачивается к Соне:

– Пойдите скажите, пожалуйста, Ольге, чтобы она поторапливалась. Я не собираюсь поздно ложиться спать.

Соня отправляется на кухню. Наташа молчит, сладострастно пыхтя трубкой. Я с любопытством оглядываю гостиную. Она хорошо обставлена, в чем ничего нет удивительного, поскольку у Наташи, по-видимому, неплохое состояние, но мое особое внимание привлекает витрина, занимающая всю поверхность одной стены и содержащая добрую дюжину военных костюмов.

– Униформа гвардейского полка и казачьей сотни с Дона, – объясняет хозяйка дома, от которой не ускользнуло ни одно из моих движений. – Это маленький музей. И такой не один. Многие из наших коллекционируют такие реликвии.

– Можно садиться за стол, – объявляет Соня, возвращаясь.

Наташа оставляет свою трубку, кресло, туфли и в чулках отправляется ужинать в столовую. Мы идем вслед за ней.

* * *

За едой не очень весело. Подает нам Ольга, старая служанка, которая понимает только русский язык, да еще при условии, если ей громко кричат в ухо, ибо она глуха. Это не красит обстановку. Но необходимость криком отдавать приказания, наверно, мешает Наташе и Соне заснуть над тарелками. Усталость, которую удалось побороть на какое-то время, возвращается, и обе хозяйки фирмы, по-видимому, не в состоянии ей больше противиться. Правда, Соня попыталась было рассказать мне несколько анекдотов (знаменитые обещанные анекдоты), но без жара. Я грустно задаю себе вопрос, что я тут делаю. У меня впечатление, что я провалилась начисто со своей миссией. Однако... На меня находит предательское оцепенение. Я встряхиваюсь и, кажется, начинаю что-то соображать. Резкий порыв ветра бьет по окну плохо закрепленным ставнем, дождь льет, как при потопе. Электричество мигает. В отдалении я слышу долгое громыханье, несомненно на этот раз вызванное не линией метро Со.

– Ну, что ж, – говорит Наташа. – Это назревало уже давно.

– Теперь будет лучше, – отвечаю я.

– Вы думаете?

Она отодвигает свою тарелку и зевает:

– Лучше или нет, мне все равно. Это уж не помешает мне спать. Мне не помешает спать даже землетрясение... Правда, Соня?

– М-м, – ворчит та.

У нее клонится голова. Может быть, в знак утверждения. Может быть, просто потому, что она засыпает.

– Моя дорогая Соня! Наташа смеется усталым смехом:

– Ее лечение провалилось. Она рассчитывала на вас, чтобы снять усталость, а сваливается раньше меня... Разве я не говорила вам, что она капризна? Каприз заставил ее пригласить вас. А как только она приехала, её это больше не забавляет.

Она зевает, встает, волоча ноги, идет к окну, по-прежнему в одних чулках, и смотрит, как идет дождь. Потом подходит ко мне:

– Я очень огорчена, – говорит она, – что не... Её фраза теряется, проглоченная зевотой.

– О! Ничего, – говорю я. – Я ничуть не сожалею, что приехала. Я... Я была незнакома с русской кухней.

– А вам понравилось?

– Да, правда.

– Ну что ж, тем лучше...

Она указывает мне на Соню, развалившуюся на своем стуле.

– Пусть она поспит. Я покажу вам комнату для гостей.

Я начинаю протестовать. Она прерывает меня:

– Я прошу вас. Это такая мелочь. Я не могу отпустить вас под таким дождем. И тем более не могу проводить вас до Парижа на автомашине. Я слишком вымоталась. Позвольте мне приютить вас и, тем самым, извинить Сонину глупость.

Я ничего не отвечаю и соглашаюсь, кивнув головой. Нестор Бурма мне ведь рекомендовал подружиться с обеими женщинами, проникнуть в их мир. Я думаю, что мне это удалось. Я только спрашиваю себя о том, куда это меня приведет. Мое вдохновение иссякло. В конце концов, я все же выявила, какую женщину шантажирует Чанг Пу. Это лучше, чем ничего.

– Вот сюда, – говорит Наташа.

* * *

Вот уже больше часа, как я ворочаюсь в постели гостевой комнаты, подвергая жестокому испытанию совершенно новую роскошную ночную рубашку, которую Наташа сочла нужным непременно одолжить мне. Заснуть мне никак не удается... Возможно также, что бессознательно я к этому не очень стремлюсь... И однако... Боже мой! До чего же я устала, и я тоже. Несомненно, это нервное напряжение. Я встаю, зажигаю свет и иду полюбоваться на себя в зеркало. Это очень красивая и элегантная ночная рубашка. Немнущаяся. Тем лучше. Когда я получу ту долю с выигрыша по Национальной лотерее, которая мне причитается, я куплю себе дюжину таких. Я зеваю, гашу свет и снова укладываюсь в постель.