Тайны кремлевской охраны - [28]

Почему я решил это сделать? Во-первых, я считал Горбачева виновным в убийствах мирных людей 9 апреля 89-го года в Тбилиси и 20 января 90-го года в Баку. Во-вторых, я решил, что Лукьянов тоже виноват, потому что все важнейшие решения в стране принимались коллективно. В-третьих, по моему мнению, Горбачев и Лукьянов совершили злодеяние перед нашим народом уже самим фактом захвата власти. В-четвертых, я полагал, что безнаказанность порождает новые злодеяния. Ну и, наконец, в июне 90-го года я направил письмо в Политбюро, в котором предупреждал, что попытаюсь их убить, если до 1 сентября 90-го года они не организуют всенародный референдум. На него должны были быть вынесены вопросы о свободных всенародных выборах руководства, о введении многопартийной системы, о рыночной экономике, всего 13 пунктов. Если бы мои условия выполнили, я бы не стал мстить. Письмо я подписал псевдонимом. Оно до них дошло, потому что потом, уже на следствии, мне его показывали. Но до выстрелов на Красной площади меня по нему не вычислили.

Готовиться к самому покушению я начал давно: интуитивно чувствовал, что может возникнуть необходимость отомстить. Поэтому в 1987 году я вступил в общество охотников и рыболовов, а позднее приобрел ружье. Стрелял я неплохо. В армии со ста метров попадал в «девятку», диаметр которой всего 15 сантиметров. А на Красной площади я стрелял с 47 метров и целил в голову. Так что шансы у меня были… Я тренировался в лесу, а потом 5 ноября я поехал в Москву. Ружье зарядил двумя пулями: правый ствол пулей «Полева», а левый — пулей «Спутник». 6 ноября приехал в столицу, снял комнату у частника. Конечно, немного волновался: понимал, что могу погибнуть. Но колебаний — стрелять или не стрелять — не было.

7 ноября я вместе с демонстрантами пошел по Красной площади и, поравнявшись с Мавзолеем, достал из-под пальто ружье и стал целиться в Горбачева. Но видимо, целился я слишком долго — секунды две, наверное. Ко мне успел подбежать сержант, он ударил по ружью, и стволы задрались вверх. Первая пуля прошла над Мавзолеем. К сержанту подбежали другие охранники, вывернули ружье в противоположную от Мавзолея сторону, так что вторая пуля попала в стену ГУМа. Я ведь как хотел: если после первого выстрела Горбачев падает, — я стреляю в Лукьянова.

Целиться, конечно, надо было побыстрее. Демонстранты-то мне не мешали, а вот сержант опередил.

Потом меня отвезли в Лефортово. Я там провел месяц. Очень переживал, что не попал. Потом была психиатрическая экспертиза, в которой участвовали 7 профессоров. Из них двое признали меня вменяемым и психически здоровым, а пятеро — невменяемым. Лично для меня, конечно, оно и лучше, что признали невменяемым, иначе могли бы расстрелять. Но объективно было бы полезнее, если бы они признали меня здоровым. Одно дело, когда Горбачева и Лукьянова пытался застрелить невменяемый — народ расценит это как выходку душевнобольного, и все. Если же стрелял вменяемый, то всем ясно, что это месть за совершенные ими злодеяния. Другие властители уже боялись бы подличать: если нашелся один, кто покарал, то ведь может найтись и другой.

А после суда меня направили на принудительное психиатрическое лечение. Условия там тяжелые. Хуже, чем в тюрьме, как говорили люди, которые сидели и там, и там.

Во-первых, неволя, а во-вторых, все время на уколах и таблетках. Многие уколы очень болезненные и даже мучительные.

В зоне ты хоть преступник, но все равно человек. А на принудительном лечении ты как животное, которое постоянно унижают. Бежать я не пытался. Товарищи по Демократическому союзу меня не забывали, носили мне передачи и два раза организовывали пикеты у больницы. Окружающие же относились ко мне по-разному: процентов пять осуждало, процентов десять одобряло, а остальные никак своего мнения не высказывали. Через четыре года и семь месяцев врачи решили, что я вылечился, и меня выпустили».

Душевнобольного майора Кислова, покушавшегося на Ельцина, арестовали, когда тот еще не успел ничего предпринять. Его задержал сотрудник ГУС вблизи тогдашней резиденции правительства на Старой площади, где Кислов темной январской ночью 1993 года поджидал президента с ножиком. Сам объект покушения при этом находился в Индии.

Ситуация в августе 1991 года складывалась намного серьезней — опасность была реальной. В те дни многое зависело от охраны. Было совершенно ясно: именно вокруг Ельцина группируются основные силы, противодействующие ГКЧП. Именно с ним будет основное противоборство. Хотя еще 18 августа Ельцин находился в Алма-Ате. Это был важный официальный визит — подписывалось соглашение между Россией и Казахстаном. Еще во время визита Бориса Ельцина не отпускало чувство необъяснимой тревоги. Казалось: что-то должно случиться. Так оно и было. Ведь именно против Бориса Ельцина в августовские дни 1991 года была направлена основная агрессия путчистов. Об августовских днях и готовящемся покушении рассказано в книге Бориса Ельцина «Записки президента»: «Один из путчистов, находясь в «Матросской тишине», составил инструкцию своим «подельникам». В ней, в частности, говорится: «Необходимо воспроизвести в ходе следственного и судебного разбирательства… что в беседе с Горбачевым предусматривается даже вариант, накануне принятия окончательного решения о введении ЧП, уничтожить 18 августа ночью самолет в воздухе, на котором следовала