Тайны Истинного мира - [24]

На мои нарочито грубые слова парень, кажется, обиделся и резко дернул руль. Машина вильнула, Сэм слетел на пол, ударившись о водительское сиденье:

– Слушайте, ребят, – недовольно запыхтел он, усаживаясь обратно. – Может, вы доругаетесь, когда приедем на место? А то очень не хочется погибать в аварии.

Мы с Эдуардом зло переглянулись, и я честно высказала:

– Я доверяла тебе, Эдик, и считала, что схожу с ума, поэтому совсем забыла лицо друга. Знаешь, когда ты появился сегодня в здании, я даже сначала не удивилась. Ты следил за нами?

– Скажем, я присматривал за тобой, – нехотя поправил он.

Загородный дом, скорее домишко, был чудовищно промерзший и темный. В комнатах пахло сыростью, и на подоконниках лежал слой ледяной пыли.

– И все-таки он привез меня на эту дачу, – буркнула я едва слышно Сэму, осматриваясь.

– А что уже пытался? – тихо поинтересовался мальчишка.

– Ага, – кивнула я, – вчера.

– Не довез?

– Как видишь.

В это время дверь отворилась, и в кухню ввалился сам предмет нашего горячего обсуждения с вязанкой дров. С грохотом он свалил поленья перед печкой и отряхнул куртку от опилок:

– Чего вы тут обсуждаете?

– Тебя, – хохотнул Сэм, закуривая.

Мальчишка упал на старый диван, покрытый выцветшим шерстяным пледом в клетку, и поднял облако пыли, подушки хрипло заскрипели всеми заржавелыми пружинами.

– Может, поговорим? – предложил мне Эдуард. Затем кивнул Сэму: – Инферн, выйди. Ты все равно мороза не чувствуешь.

Сэм жалобно посмотрел на меня, но, отчего-то не пререкаясь, встал.

– Сомерсет, останься! – Я повелительно ткнула пальцем в сторону дивана, инферн присел уже на краешек и затушил сигаретку в фарфоровое грязное блюдце.

– Выйди! – рявкнул Эдик, и Сэм снова встал, уже с опаской поглядывая на меня.

– Сядь! – приказала я, вперив гневный взгляд в противника.

– Так, – принял решение мальчишка, – кажется, обстановка накаляется. Пойду-ка я остужусь на веранду. Вы тут не спалите друг друга, друзья мои. – Он поспешно вышел, обойдя Эдика бочком, осторожно, как будто боялся задеть.

Я молча изучала неубранную комнату с круглым столом, накрытым пожелтевшей скатертью. В углу стоял старинный сервант с фарфоровыми разноперыми чашками на ножках. На потолке вместо люстры на толстом проводе торчала голая одинокая лампочка, и с нее криво свешивалась липкая лента, видно, еще с лета облепленная мухами. Старый черно-белый телевизор с большой ручкой переключения каналов пылился на потемневшей тумбочке. На заледенелых окнах висел дешевенький посеревший тюль.

Неожиданно холодная пыльная комната перед глазами завертелась и закружилась, покрываясь рябью, и четкий образ всплыл в гудящей голове. Горела желтая лампочка, в комнате стояла духота, и от печки шло горячее тепло и пахло трескучим деревом. Злобно ухмылявшийся Эдик стоял, прислонившись к косяку двери, его шальные глаза нездорово блестели. Рядом со столом невысокий полный человек в помятом костюме вытаскивал из ридикюля баночки с разноцветными пилюлями и просматривал их на свет, как будто никак не мог решить, какие именно ему нужны. Я следила за ним и меня колотило от страха и волнения. Вот, наконец, он открыл одну склянку, плотная пробка упала на грязный пол, и несколько ярко-красных пилюль покатилось по крашеным доскам. Он протянул мне пару таблеток, и я взяла их дрожащей рукой.

– Ну, так как, Комарова, – допытывался Эдик, – где кристаллы?

– Эдик, – я не узнала свой голос, глубокий, проникновенный. От такого тона можно прослезиться и продать собственную маму. – Мы же договорились – сначала цвет, потом уже кристаллы…

Я снова вернулась в серый пасмурный вечер, заглядывающий в морозные окошки, но меня продолжало трясти, как той позабытой ночью. Нагнувшись, под столом я нашла продолговатую пилюлю красного цвета и повертела в руках. Эдик настороженно молчал, разглядывая мою спину. Выходит, я действительно уже приезжала сюда.

– Кто ты, Эдик? – снова повторила я вопрос. – И что это за место? – А потом резко повернулась и показала таблетку, лежащую на ладони.

Эдуард даже отшатнулся от неожиданности. Его глаза воровато перескакивали с предмета на предмет, и он явно придумывал очередную ложь, очень похожую на правду. Сглотнув Эдик, быстро облизнул губы.

– Что я здесь делала той ночью? – Я разглядывала его нервное лицо в розоватых пятнах. – Ты присутствовал, когда мне стирали цвет, да? Ты был свидетелем, когда меня уродовали?! – Я из последних сил старалась не сорваться на крик. – Ты был последним, кого я видела и помнила, поэтому я позвонила именно тебе!

– Не строй из себя обманутую жертву! – вдруг перебил меня Эдик холодным чужим тоном, и у меня открылся от изумления рот. – Ты никогда, слышишь, не была простой девочкой. А уж до того, как стереть себе цвет и память заодно, ты вообще являлась отменной стервой! Ты и подруг-то, кроме гадины Владилены, не сумела найти. Между прочим, из-за тебя стерли человека, Комарова! Данилу Покровского, дружка своего помнишь? По твоей вине Владилена покончила с ним, ясно тебе, дорогуша? Ты стащила энергетические кристаллы и подвела под монастырь лучшего друга. Как тебе такая, правда, Маша Комарова?