Тайны и герои Века - [20]

Не рыдай так безумно над ним —

Хорошо умереть молодым!

Еще несколько лет мы пробыли в Пензе. Вспоминая жизненные годы, должна искренне сознаться, что от этого времени у меня сохранилось впечатление веселой, радостной жизни, полной красивых развлечений, приятных встреч и очень разнообразных интересных наблюдений над жизнью и людьми, меня окружавшими. В общем, это была та дворянская Россия, описанная от Тургенева до Салтыкова-Щедрина, со своими традициями, достоинствами, недостатками и враждебной оппозицией ко всякому постороннему, желающему войти в их тесный круг. Дворянство являлось особой кастой, державшейся особняком, свысока смотревшей на другие слои общества и считавшей себя оплотом монархической власти, но, в сущности, как мне кажется, мало делавшей, чтобы заслужить такую оценку. Это особенно сказалось при свержении монархии и аресте императора Николая II. Сделали ли дворяне достаточно усилий, чтобы защитить своего государя и спасти монархический строй? А между тем дворяне были осыпаны монаршией милостью. Для них привилегий в обыденной жизни было много: в морской корпус допускались только сыновья потомственных дворян; в лицей, в правоведение, в пажеский корпус также. Окончившие эти привилегированные учебные заведения имели возможность сделать более блестящую карьеру, чем выпускники университетов или кадеты корпусов. В гвардию выходили только дворяне, но офицеры этих гвардейских полков могли жениться только на дворянках. Даже на некоторые штатские должности допускались только дворяне, например, учреждение земских начальников при своем возникновении ясно указывало, что назначен мог быть только потомственный дворянин, владеющий известным земляным цензом, т. е. тот же помещик. Нечего говорить про придворные чины и ордена. В мое время многие просвещенные люди из правительства сознавали несправедливость таких привилегий и все-таки точно по инерции подчинялись такому положению вещей и с ним не пытались бороться. Столыпин, человек, безусловно, умный, широких взглядов правитель, при назначении отца губернатором в Пензу рекомендовал ему действовать справедливо и энергично, но по возможности, если это не должно вредить делу, считаться с местным дворянством и избегать положений, которые могли бы задеть их самолюбие и тщеславие.

Кстати, мой отец в первый же месяц своего правления в Пензе глубоко погрешил против этого правила — щадить дворянское самолюбие. Один из видных помещиков, еще не знакомый с новым губернатором, прислал со своей охоты ему в подарок какого-то убитого им зверя. Отец нашел это бестактным и отослал подношение обратно, заявив, что от незнакомых людей не принимает подарки. Помещик смертельно обиделся и во все время нашего пребывания в Пензе ни разу у нас не был. Но при всем своем тщеславии, высоком о себе мнении и избалованности дворяне, несомненно, имели и свои достоинства. Это были люди крепких традиций, патриоты, умеющие подчиняться долгу, часто образованные и почти всегда воспитанные. В эмиграции они сумели приспособиться к новому образу существования, проявили при этом и необходимую энергию, и терпение, и трудоспособность. Как жаль, что эти ценные свойства своевременно они в полной мере не проявляли у себя на родине!

Назначение Ивана Францевича пермским губернатором. Жизнь в Перми

После Пензы мой отец неожиданно вышел в отставку, обидясь на Столыпина, но обида длилась всего несколько месяцев, и в ту минуту, как мы собирались ехать в Ниццу, он был вновь назначен губернатором в Пермь. Эта огромная губерния охватывала главную часть Урала и, согласно путеводителю Карла Бедекера, по площади превосходила Францию. Там были громадные заводы, состояния людей измерялись не тысячами, а миллионами, уральские камни в некотором виде продавались ведрами бабами на рынке, а пушных зверей и дичи в девственных лесах было такое множество, что охота и также рыболовство по могучим рекам понятия не имело о позволениях, как в Европе. Но назначение отца губернатором в Пермь вызвало во мне большое разочарование. Прежде всего, меня пугал климат. Пермь расположена на северо-востоке, и губерния одной своей частью доходит до Ледовитого океана. Значит, холод, длинная зима и короткое лето. Совсем не то, что приятный климат Средней России. Не только климатом отличалась Пермь от Пензенской губернии, но и жители ее оказались совсем иными. Настоящие коренные пермяки были потомками сосланных сюда когда-то неугодных людей для европейской России. Очень многие из этих потомков до наших дней остались неотступными раскольниками и очень сдержанно относились к правительству «никонцев», т. е. дружбы с ним не водили, держались своей среды и вели замкнутый образ жизни. Из других неугодных людей для европейской России можно упомянуть о людях, имевших в своей жизни скверные истории, в которых их виновность не была доказана, но отпечаток этих историй оставался на их репутации, и на всякий случай таких запачканных личностей ссылали подальше на Урал или они сами добровольно туда исчезали. Пермь — преддверие Сибири по эту сторону Урала, Екатеринбург — уже Сибирь по ту сторону Урала. Почва Пермской губернии разнообразна своими богатствами. И вот эти ловкие, испытанные жизнью люди принимались усердно работать на ней и очень часто достигали своей цели, богатели, открывали заводы и всякие предприятия, которые делали их миллионерами. Дети продолжали работу отцов, и капиталы умножались и умножались. Притом богатство не развивало в них стремления к красивой и бездеятельной жизни, как у пензенских дворян, не развивало даже более утонченных вкусов. На самых больших приемах, скажем у губернатора, т. к. предводителей дворянства в Пермской губернии не существовало за отсутствием дворян, миллионеры являлись в длинных допотопных сюртуках, застенчиво жались по углам и конфузливо кланялись малознакомым людям. Дамы их наоборот. Некоторые выписывали платья из Парижа или Москвы, украшали головы модными эгретками, но не скажу, чтобы эти наряды им очень подходили. Возможно, что они были бы гораздо эффектнее в сарафане и шелковом платочке. Очень часто у нарядной местной дамы я слышала восклицание пермского происхождения «Вон чё!» вместо «Вот что!», и никакое образование не могло у коренных жительниц искоренить эту привычку к букве «о», т. е. безбожное оканье.