Тайны Федора Рокотова - [2]
Может быть, так и следует сказать — «феномен Рокотова». Феномен единственного в своем роде возрождения наследия художника — без свидетельств документов и оказавшейся слишком неблагодарной памяти современников, когда полотна не несли ни авторских подписей, ни дат, ни имен изображенных на портретах лиц. «Неизвестная в розовом» и «Неизвестная в платье, отделанном мехом», «Неизвестная в красном» и «Неизвестная в темно-красном» и еще в голубом, белом, сиреневом, желтом, светло-сером, с зеленым бантом или фисташковыми лентами, с капюшоном или в чепце — десятки холстов из собраний семейных и случайных, холстов, сохранивших тень связи с былыми заказчиками и безнадежно лишившихся всякой истории, несущими мнимые подписи других художников и старые надписи, называющие не имеющие отношения к портрету имена.
Проникнуть в мир Федора Рокотова — не значит ли это прежде всего воссоздать обстановку, в которой жили и действовали те, кто остался запечатленным на рокотовских портретах, проследить сложнейшее переплетение исторических событий, частных судеб, характеров и поступков. И чем многограннее характеристика героев Рокотова, их жизненной среды, тем более удивительными в своем человеческом прозрении и неповторимом живописном мастерстве предстают перед нами рокотовские портреты, все творчество художника.
«Кабинет И. И. Шувалова»
Н. Е. Струйский. 1784
Вопрос застал Ломоносова врасплох — собирается ли он писать оду в честь вступившей на престол русской императрицы? И это после не успевших еще отзвучать триумфальных панегириков Тредьяковского, сочиненных в честь регента Бирона и опекаемого им самодержца, в пеленках торжественно именованного императором Иоанном VI Антоновичем? Ни в коем случае! Другое дело, если бы речь шла о стихах вроде тех, что ходили в свое время по рукам:
Да и какое отношение мог иметь вчерашний школяр, чудом попавший для обучения за границу и чудом только что сумевший оттуда вернуться к «цесаревне Елисавет Петровне»? Знал о ней Михайло Ломоносов вряд ли больше любого простого человека — что искала без проку державных женихов, отчаянно боялась монастыря, меняла, как могла, любимцев, рожала время от времени детей, любила охоту и единственное, что и впрямь умела делать, — писать стихи, искусство немалое, которым овладевала в то время вся русская литература. Строки из ее стихов знали, иные даже перелагали на песни, пели в народе:
Но не обратить внимания на подобный вопрос было нельзя тем более, что исходил он от четырнадцатилетнего подростка, а самый разговор велся в Петербурге. Ни старший, ни младший из собеседников не удостоились приглашения на коронационные торжества императрицы Елизаветы Петровны в старой столице, собравшие многотысячные толпы.
Студент без места и жалованья Михайло Ломоносов и мальчик «незнатного и не вполне известного происхождения», как осторожно отзовется один из биографов об Иване Ивановиче Шувалове.
Впрочем, Ломоносов понял скрытый намек не по летам рассудительного собеседника — надо подумать о своем будущем: слишком недавно, да и не один раз выступал он с панегириками исчезнувшему в пожизненном одиночном заключении императору Иоанну Антоновичу. Ода на восшествие новой императрицы — «Какой приятный зефир веет» была сочинена. Правда, до славы и признания поэту по-прежнему оставалось куда как далеко. С появлением на престоле Елизаветы Петровны Ломоносова приняли в Академию наук, но всего лишь адъюнктом физики, Шувалову же дали звание камер-пажа.
Их добрые отношения сохранились и дальше, более тесные, чем обычные отношения мецената и простого смертного, вельможи и ученого. Интонация обращенных к Шувалову ломоносовских строк, насмешливых и почти панибратских, достаточно выразительна:
И не Ломоносов в шуваловской прихожей, а Шувалов в доме ученого стал своим, ни у кого не вызывавшим удивления человеком. «Дай бог царствие небесное этому доброму боярину, — говорила в 1828 году П. П. Свиньину племянница Ломоносова, Матрена Евсеевна Лопатина, некогда жившая у дяди в Петербурге, — мы так привыкли к его звездам и лентам, к его раззолоченной карете и шестерке вороных, что, бывало, и не боимся, когда подъедет он к крыльцу, и только укажешь ему, где сидит Михайла Васильевич, — а гайдуков своих он оставлял у приворотни».
Объединяло их слишком многое — дела Академии наук, Московского университета, Академии трех знатнейших художеств, мозаических мастерских. В общих интересах, оценках, суждениях друзья понимали друг друга с полуслова:
Гоголь дал зарок, что приедет в Москву только будучи знаменитым. Так и случилось. Эта странная, мистическая любовь писателя и города продолжалась до самой смерти Николая Васильевича. Но как мало мы знаем о Москве Гоголя, о людях, с которыми он здесь встречался, о местах, где любил прогуливаться... О том, как его боготворила московская публика, которая несла гроб с телом семь верст на своих плечах до университетской церкви, где его будут отпевать. И о единственной женщине, по-настоящему любившей Гоголя, о женщине, которая так и не смогла пережить смерть великого русского писателя.
Сторожи – древнее название монастырей, что стояли на охране земель Руси. Сторожа – это не только средоточение веры, но и оплот средневекового образования, организатор торговли и ремесел.О двадцати четырех монастырях Москвы, одни из которых безвозвратно утеряны, а другие стоят и поныне – новая книга историка и искусствоведа, известного писателя Нины Молевой.
Дворянские гнезда – их, кажется, невозможно себе представить в современном бурлящем жизнью мегаполисе. Уют небольших, каждая на свой вкус обставленных комнат. Дружеские беседы за чайным столом. Тепло семейных вечеров, согретых человеческими чувствами – не страстями очередных телесериалов. Музицирование – собственное (без музыкальных колонок!). Ночи за книгами, не перелистанными – пережитыми. Конечно же, время для них прошло, но… Но не прошла наша потребность во всем том, что формировало тонкий и пронзительный искренний мир наших предшественников.
Эта книга необычна во всем. В ней совмещены научно-аргументированный каталог, биографии художников и живая история считающейся одной из лучших в Европе частных коллекций искусства XV–XVII веков, дополненной разделами Древнего Египта, Древнего Китая, Греции и Рима. В ткань повествования входят литературные портреты искусствоведов, реставраторов, художников, архитекторов, писателей, общавшихся с собранием на протяжении 150-летней истории.Заложенная в 1860-х годах художником Конторы императорских театров антрепренером И.Е.Гриневым, коллекция и по сей день пополняется его внуком – живописцем русского авангарда Элием Белютиным.
Петр I Зураба Церетели, скандальный памятник «Дети – жертвы пороков взрослых» Михаила Шемякина, «отдыхающий» Шаляпин… Москва меняется каждую минуту. Появляются новые памятники, захватывающие лучшие и ответственнейшие точки Москвы. Решение об их установке принимает Комиссия по монументальному искусству, членом которой является автор книги искусствовед и историк Нина Молева. Количество предложений, поступающих в Комиссию, таково, что Москва вполне могла бы рассчитывать ежегодно на установку 50 памятников.
Книга «Ошибка канцлера» посвящена интересным фактам из жизни выдающегося русского дипломата XVIII века Александра Петровича Бестужева-Рюмина. Его судьба – незаурядного государственного деятеля и ловкого царедворца, химика (вошел в мировую фармакопею) и знатока искусств – неожиданно переплелась с историей единственного в своем роде архитектурногопамятника Москвы – Климентовской церковью, построенной крестником Петра I.Многие факты истории впервые становятся достоянием читателя.Автор книги – Нина Михайловна Молева, историк, искусствовед – хорошо известна широкому кругу читателей по многим прекрасным книгам, посвященным истории России.
В работе исследуются теоретические и практические аспекты русской идеи и американской мечты как двух разновидностей социального идеала и социальной мифологии. Книга может быть интересна философам, экономистам, политологам и «тренерам успеха». Кроме того, она может вызвать определенный резонанс среди широкого круга российских читателей, которые в тяжелой борьбе за существование не потеряли способности размышлять о смысле большой Истории.
Дворец рассматривается как топос культурного пространства, место локализации политической власти и в этом качестве – как художественная репрезентация сущности политического в культуре. Предложена историческая типология дворцов, в основу которой положен тип легитимации власти, составляющий область непосредственного смыслового контекста художественных форм. Это первый опыт исследования феномена дворца в его историко-культурной целостности. Книга адресована в первую очередь специалистам – культурологам, искусствоведам, историкам архитектуры, студентам художественных вузов, музейным работникам, поскольку предполагает, что читатель знаком с проблемой исторической типологии культуры, с основными этапами истории архитектуры, основными стилистическими характеристиками памятников, с формами научной рефлексии по их поводу.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Источник: "Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков", издательство "Наука", Москва, 1972.