Тайное имя — ЙХВХ - [57]

Подумал: «несчастный» — имея в виду не то странности любви, не то внезапную болезнь, как зверь набросившуюся на того, кто вчера еще был здоровехонек и всем видом своим говорил: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Есть! Вчера еще ты был Абд, а сегодня этаким господином развалился в коляске. А на козлах у тебя Искандер, и едете вы в Госпиталь Паломников, который — резиновый и где Аллаху, справедливому, милостивому, предоставлено безграничное поле для бездеятельности. «Месть — сестра справедливости», — оправдывается Всевышний устами Абда, раба своего, и устами великого множества других абдов. Никогда не говори: «Что было, то и будет и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». А вдруг сегодня деньги придут.

Алекс сделался возницей в Мелилье. Этим он только удружил членам корпорации возниц. Иначе пришлось бы пустить по кругу чалму в пользу коллеги, лишившегося заработка. А так его заработок при нем. Всем хорошо, одна лишь Маммас грустит. Ее больше не любят — не вынут камешка из копыта, не разотрут сеном, не поцелуют в уста сахарны, угостив в приливе нежности сахарком. Если б она умела петь или слагать стихи, она бы исполнила:

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

— шансон, который Алекс как-то раз услышал из-за дверей надымленной залы.

^{Мелилья}

Вечерами он переодевался и шел потолкаться «среди людей». Затерявшийся на неведомом полустанке, он постепенно превращался в Абда, чувствовал себя проданным в абдство, как дико это ни звучало. Что там они себе думают? Сказано же: «И пусть брат твой выкупит тебя». Их, что ли, всех турки похватали? Завтра снова даст телеграмму. Телеграмма — это три поездки. А пароходы заходят в Мелилью от силы три раза в неделю, значит, недельный заработок кобыле под хвост.

— Война, — вздыхают извозчики. — Разве раньше бывало такое? Только из порта делали до пяти рейсов в день. В день, хабиби! (Арабский аналог «генацвале»). Пароход это гарантированный пассажир. А если тому поблизости, скажем, в «Савой», то успевали вернуться и снова. До трех раз. А пароходов знаешь сколько заходило? В день по два-три.

«Скажем, пять пассажиров в день, — прикидывает Александр. — Это же тридцать пять в неделю! Сколько телеграмм можно было отправить».

Как раз завтра «пароходный день». С утра у причала выстроилась вереница колясок, у Александра свое место. Возницы покорно ждут. У московиц в ходу поговорка: «ругается как извозчик». А в предгорье Рифского хребта «постийоны» (так их зовут в Марокко) услужливы до самоуничижения, разве что между собой бывают резковаты.

— Эй! Ты что — Мустафа? Повороти оглоблю.

Занявший чужое место ерепенится:

— Я так тебе поворочу, что Мустафу своего не узнаешь.

— Кончай базлать, козлы…

Гудок швартующегося парохода на время поглощает все остальные звуки.

— …не спорь, берберским языком тебе говорят: «Андалузия». Те же трубы.

— А почему ты решил, что те же? Может, это «Лузитания».

— А потому что «Андалузия» против «Лузитании» соринка. Знаешь, какая та была громадина? Одних американцев тысяча потонула.

— А она потонула?

— По ней торпедой дали.

— Фигасе, тысяча пассажиров! Это же возить не перевозить.

— Раньше двух не пойдут. Искандер, у тебя есть часы?

Александр сидит на облучке и с отвращением глядит на Маммас, которая задницей это чует. Сегодня три недели как Александр сошел на пристань, прошел таможню, сел на извозчика. Кто бы теперь в это поверил? А кто бы тогда в это поверил — что через три недели он сам будет этим извозчиком? Будет в арабском подгузнике и чалме дожидаться пассажиров. Случайно она села к нему. Как же ее звали?

«Куда едем, сударыня?» — «Сандро?!» — она узнала его. — «Сандро умер, у меня больше нет имени». — «Тогда и у меня его больше нет. Забудь, как меня звали. Эти четыре дня на пароходе самые счастливые в моей жизни. Таких, как ты, нет. Я в тот же день помчалась в гостиницу. Знаешь, что мне ответили?» — «Не говори, прошу тебя». — «Что ты вор. А я наверняка еще хуже. Бедный мой. Ты скрываешься от полиции? Гашиш, да?»

Показались первые пассажиры. Горб чемоданов на спинах носильщиков, один, другой, третий. Александр очнулся от своих грез, которыми по обычаю извозчиков коротал вечность. Каждый грезит на свой вкус. Мустафа, на чье место сегодня кто-то покушался, тот летает на ковре-самолете. Есть охотник сразиться с ифритом на глазах у всего измрана (совета старейшин). На вкус и на цвет, как говорится… Кому и кобыла невеста, а кому и царица Савская — кобыла.

— Куда едем? — оборачивается. — Ривка?

Та смотрит на заросшего арабского балаголу с навернутой на голову чалмой.

— Йалла, пошла! Ну, быстрее, шалава! — и со всей силы принялся хлестать Маммас. — Когда же, отъехав, остановился в неприметном месте, то простонал:

— Ривкэлэ… Как ты сюда попала? Деньги проверь. Где ты их держишь?

Ривка хранила деньги по примеру праматери Рахели. (См. Быт. XXXI, 34–35.) Хоть и поэзийная душа, а не признавала никаких кошельков, кроме самой природой предусмотренных.

— Есть? Покажи! Уф, слава Богу.

— Алекс, что это значит? Что ты с собой сделал? Что ты делаешь, пусти…