Тайное имя — ЙХВХ - [59]

— Обычно наоборот, — Александр вспомнил Маммас, вместе с коляской брошенную им на произвол судьбы. Когда они выходили, то на робкий вопрос швейцара, как с «этим» быть, он отшутился:

— Конягу на мыло, коляску на дрова.

Как по волшебству исчезла с боковой пристройки к синагоге крупными буквами надпись «Casa de empeños», и даже вход был наспех завален камнями.

— Бога нет, — разочарованно констатировал Александр, — с моим залогом смылся, подлец, — идея открыть при синагоге ломбард кого угодно подвигнет на богохульственные речи.

Откуда ни возьмись все тот же мальчик-посыльный. Протянул сверток и исчез так же внезапно, как появился. Подлец знал, что они сюда явятся, и трепетал. Александр ожидал найти там свои часы, но вместо них увидел часы, вправленные в двойной луидор 1789 года. Такие и король Альфонс не постыдился бы достать из-за борта парадного мундира, если бы не суеверный ужас перед монетой, стоившей другому королю головы[101].

— Ну, сестричка, что скажешь? Мы банкрот еще не полный?[102] Отец за такую вещицу не то что конюхом бы работал полгода — конем. Кстати, как его спина?

— Благословенно Имя. Разогнулся. Пришла дочка Ревиндера — и все как рукой сняло. Двумя пальцами что-то сделала. Настоящая волшебница.

— Надеюсь, Това пережила. Спасибо, что приехала меня проводить, а то я тут засиделся. Пора уже свести знакомство с генералом Мюрреем.

— Алекс, какой Мюррей? Кто тебя впустит туда? Тебе даже на пароход билет не продадут с твоим паспортом. Forget it. Мы с тобой плывем в Америку.

— Ты? В Америку? А как же твоя свадьба?

— Авшалом был послан связным куда-то и до сих пор не вернулся. Не спрашивай ни о чем, я сама только сейчас об этом узнала. У Арона дурные предчувствия, Сарра с ума сходит.

— Так-так, его в Каир, а меня в стойло… как Цвийку.

— Не завидуй ему. Он сейчас, может быть, где-нибудь под пальмой лежит.

— И с кем он там лежит? Узнаю прежнюю Ривкэлэ. Картина маслом — сливочным: «Ривка в ожидании жениха». Так можно хоть всю жизнь ждать — как ты. Почему меня сразу не предупредили? Чтобы спровадить? Я не Ёсик Лишанский и не Авшалом, мною не покомандуешь. Саррины дела. Она и от тебя избавилась. Ей еще отольется, увидишь. Ей надо было Авшалому телохранителя нанять, Лишанского или Абулафию. Чего я в Америке не видел? Я уже имел счастье. Не поеду. Здесь останусь. Знаешь, как я в Мелилье развернусь? Вон какие мне Бог часики послал, а это только начало. Нет, я банкрот еще не полный — в Америку ехать. Понимаю, Арон хочет послать меня подальше.

— Арон сказал, что ты отправишься со мной. Будешь Наш Человек в Америке. У тебя задание: собирать деньги для страдающих от войны евреев Палестины и оберегать меня. Потому что Шмулик рано или поздно сломает себе голову на бутлегерстве.

— А если я не поеду?

— А если из Мадрида напишут, что они ошиблись и это не тот мосье Аронсон?

— Рыжие сволочи.

Рыжая сволочь

Любовь к человечеству уравновешивается нелюбовью к каждому его представителю. Человечество отдельно, люди отдельно. То же у Арона: еврейство отдельно, евреи отдельно. По своей безрелигиозности Арон исповедовал туманную еврейскую идею, где на первых ролях выступал освобожденный Сион. Рыцари-звездоносцы, а не крестоносцы, высаживаются близ его опытной станции, короткий бой — и османы опрокинуты. В центре каждой баталии он сам. Он даже выходил на лодке в море, чтобы, качаясь на волне, видеть Шато де Пелерин. Тогда полнее представляешь себе чувства десантников.

Но это из области фантазий. А повседневность удручала. И московиц, по-прежнему воюющие с царем, какими бы лозунгами они не сотрясали воздух Палестины, и румынская крестьянская косточка, молившаяся на свою кубышку, и дервиши в драных лапсердаках, поклонявшиеся междометию, — все они были на одно лицо. Отвратительное лицо! С явными признаками вырождения, от чего предостерегают Ломброзо и Нордау. Антисемитскую карикатуру и карикатурой-то не назовешь. С арабами, сирийцами — никаких хлопот. Проще лишний раз объяснить: «Понимаешь, Насер, этому сорту семян нужно то-то, а зёрна в синих контейнерах провеивают еще затемно, на прохладном ветру», — чем терпеть социалиста с его идефикс: я ничем не хуже тебя, изволь без этих баронских штучек.

От Хадеры до Гедеры ни одна живая душа не сомневалась, что всему лучшему в себе Арон обязан своим «баронским связям». Даже Александр к нему в претензии: почему не порадел родному братцу — который в Ришон ле-Ционе получил под зад коленкой.

— Ну, во-первых, моя рекомендация в Ришоне возымеет противоположный эффект. У человека с улицы есть хоть микроскопический шанс. Беспросветная серость жюри нуждается в перчинке бреда: глядишь, бредовая идея и найдет себе покровителя. Во-вторых, просить за родственников, потакать родным глупостям — ронять себя.

Александр вспыхнул:

— Да, я знаю, ты выше всех.

— Раз ты это знаешь, то знаешь почему.

— I like it. Шимшон, говорящий загадками[103].

Разгадка: «Я выше всех, потому что это так. А не потому что это я. И не снизойду до объяснений тем, для кого это не очевидно».

И не снизошел. Смолчал, когда за месяц до выпускных экзаменов парижское отделение «Альянса» ошарашило его присылкой билета на ближайший пароход. По возвращении ему надлежало заняться инструктажем в Метуле, которой Барон определил быть житницей Палестины, а возможно, и сопредельных с нею вилайетов. Назвать вещи своими именами, коварство — коварством, было бы унизиться до объяснений с этими messieurs. Пусть их считают, что дипломированного агронома легко переманить высокими заработками, скажем, в колониях.