Тайное и явное в жизни женщины - [5]

– Не надо так шутить, Олежка! – попросила я. – Ты же знаешь, я не люблю чёрный юморок. Убивать никого не надо. Пусть все живут.

– Анюта, ты явно нервничаешь. Всё, я кладу трубку. Или ты первая?

Это была наша другая забава – кто первый положит трубку. Мы обычно звонили друг другу перед сном и долго висели на телефоне, болтая ни о чём, вслушиваясь в звуки любимого голоса, пока родители не вмешивались и не прерывали бесконечную игру бессмысленными словами.

– Ты первый, Олежка, – уступила я.

– Давно меня никто не называл Олежкой, – сказал он. – Повтори ещё раз, и я положу трубку.

Я повторила его имя. Оно мне всегда нравилось. Строгое, мужественное, короткое – Олег, и ласковое, домашнее – Олежка.

– Пока! Я не потревожу тебя, если ты сама не захочешь меня видеть, – сказал он с нажимом на слове «ты» и повесил-таки трубку первым.

Сердце колотилось, словно я вернулась с пробежки. Захочу ли я увидеть Олега? Заглянуть в его смеющиеся глаза, подышать с ним одним воздухом? «Хочешь, я в глаза, взгляну в твои глаза, все слова припомню я и тихо повторю…» Стоило появиться Полозовскому, и песни молодости зазвучали в подсознании. Нет, это невыносимо!

Воспоминания о первой любви застигли меня врасплох. Я поспешила к Марине, не взглянув на часы. Я не могла оставаться наедине с нахлынувшими мыслями: они жалили меня, как разъярённый пчелиный рой. Когда происходит что-то значительное, я не могу молчать. Мне надо проговорить ситуацию с близким человеком.

– Пришла пораньше – будешь помогать! – сказала Марина, открыв мне дверь. – Слушай, на тебе лица нет. Случилась чего?

– Не нарисовала ещё себе лицо, – уныло пошутила я. – Не успела. Я к тебе на полный пансион. У тебя и поем, и напьюсь, и подкрашусь. Как-то одной тошно стало.

– Что случилось?! – настойчиво повторила Марина.

– Полозовский объявился, – приглушенно сообщила я.

– Вот это новость! – ахнула Марина. – Так, молчи пока. Надо срочно присесть. В ногах правды нет. Пошли в столовую.

Я, молча и послушно, пошла за подругой след в след по длинному просторному коридору, рассеянно глядя на яркий, широкий подол её экзотического платья. Свободный покрой позволял невесомой ткани струиться и лететь за своей хозяйкой. Платье реяло впереди меня, как фантастическое видение.

У Марины огромная квартира, и по ней можно долго бродить. На нашем этаже живём мы в трёхкомнатной, а всю остальную площадь занимают Филимоновы. Это произошло в результате серии разъездов, обменов и ремонтов.

В детстве Марина жила с родителями и братишкой в двухкомнатной. Рядом соседскую однокомнатную давно сдавали внаём. Когда она вышла за Колю, ему удалось выкупить однокомнатную квартиру у соседей, куда молодожёны и въехали. В последствии брат Марины, Вова, женился и отделился. Родители изъявили желание жить за городом. Хваткий Коля постарался, извернулся и помог купить им небольшой домик в тридцати километрах от города. Оставшимся соседям он организовал обмен в этом же доме, приплатив за хлопоты. Но это ещё не всё. В результате у Филимоновых получилась грандиозная квартира, которую они терпеливо модернизировали. Пример Марининых родителей оказался заразителен для моих. Пришлось нам с мужем пройти по тому же пути. В итоге все остались довольны полученным результатом.

Вдоль всех комнат тянулся большой просторный коридор. Марина устраивала в нём вернисажи из репродукций, с раннего возраста настойчиво приучая своих детей к живописи. На стенах крепились специальные пеноуретановые панели, на которые Марина прикалывала заламинированные репродукции из своей обширной коллекции.

В те февральские дни у неё был период Ван-Гога, Сезанна, Гогена. Ближе к столовой висело несколько работ Тулуз-Лотрека.

– Не люблю Тулуз-Лотрека, – пробубнила я, присаживаясь на удобный диванчик. – Тратил талант на изображение каких-то уродливых распутных девок…. Меня его сюжеты как-то будоражат.

– Будоражат – значит, не оставляют равнодушной! – заметила Марина. – Я для себя повесила. Хочу проникнуться. Специалисты по живописи пишут, что его надо сопоставлять именно с Ван-Гогом, моя дорогая!

– Господи, ты ещё статьи по искусствоведению успеваешь читать! – воскликнула я.

– А как же! – горделиво ответила Марина.

– Такой домохозяйке, как ты, давно пора самой писать книги по истории живописи и культуры, – заметила я с дружеской иронией. – Или выступать по каналу «Культура».

– Какие наши годы! Напишем. Выступим. Детей на ноги поставлю и займусь, – отшутилась подруга. – Мне есть, о чём поведать миру. Уж очень меня возмущает нынешняя эпоха наиглупейшего смешения стилей! Картины пишут по принципу – «сделайте нам красиво». Венчают Шилова с Боттичелли. И непременно втиснут всякие гламурные завитушки, крендельки, гербы, кресты. С этим пора кончать! Книгу я пока не потяну, а вот над очерками думаю поработать.

– Ты серьёзно? – удивилась я.

– Вполне! Напоминаю, моя сноха – журналистка. Она давно уговаривает меня публиковаться. Ей нравятся мои суждения об искусстве.

– Мне тоже всегда интересно тебя послушать…

– Ой, ладно! Не подначивай, а то я сяду на любимого конька и понесусь во весь опор! Сдаётся мне, ты пришла не за этим! – простодушно воскликнула Марина. – Не о живописи беседовать – это уж точно!