Тайная гавань - [4]

Грэйния убедилась, что ромовый пунш был не только крепким, но и действующим длительное время.

К концу обеда ни тот ни другой уже ничего не ели; они только пили — друг за друга и за Грэйнию, которая, как стало ясно из их речей, должна была выйти замуж, как только они обсудят все формальные вопросы.

Грэйнию больше всего возмущало, что Родерик Мэйгрин даже не попросил ее стать его женой, но считал дело само собой решенным.

Еще в Лондоне она узнала, что дочь не должна расспрашивать родителей о том, какие они строят предположения относительно ее замужества.

Но она никак не могла понять, почему отец считает грубого, старого и сильно пьющего Родерика Мэйгрина подходящим мужем для нее.

Однако из того, что говорили собутыльники, из намеков Родерика Мэйгрина она сделала вывод, что хозяин дома платит ее отцу за право стать ее мужем, и что отец вполне доволен сделкой.

Одно блюдо следовало за другим, Грэйния молча сидела за обеденным столом, слушая и с ужасом осознавая, что мужчины относятся к ней, как к кукле, не имеющей ни чувств, ни разума, ни права на собственное мнение.

Она выйдет замуж, нравится ей это или нет, и станет собственностью человека, который ей отвратителен, такой же полной собственностью, как любой из его рабов, живущих и дышащих лишь постольку, поскольку ему это угодно.

Ей было мерзко все, что говорил этот человек, и то, как он говорил.

— Ну, что здесь происходило, пока меня не было? — спросил отец.

— Как-то ночью заявился проклятый пират Уилл Уилкен, уволок шесть моих лучших свиней и дюжину индюков, да еще перерезал глотку парню, который хотел ему воспротивиться.

— Парень поступил смело, раз не удрал, — заметил граф.

— Он поступил, как проклятый дурак, если хотите знать мое мнение. Полез на Уилкена в одиночку! — возразил Мэйгрин.

— Ну а еще что?

— Есть еще один чертов пират, француз, который крутится вокруг да около. Его имя Бофор. Как только я его встречу, всажу ему пулю между глаз.

Грэйния слушала в пол уха, но только после того, как трапеза закончилась и слуги, поставив на стол множество бутылок, наполнили стаканы в последний раз и удалились, сообразила она, что может ускользнуть из столовой.

Она была уверена, что отец вообще не замечает, здесь она или нет, а Родерику Мэйгрину, пившему с ним наравне, трудненько будет последовать за ней.

Она немного подождала, чтобы окончательно убедиться, что оба забыли о ее существовании, потом быстро и не говоря ни слова поднялась и выскользнула из комнаты, закрыв за собой дверь.

Взбежав по лестнице, она добралась до того единственного места, где пока еще могла укрыться, и принялась размышлять, что ей делать.

Дрожа от волнения, Грэйния лихорадочно перебирала в уме имена людей, искала хоть кого-то, к кому могла бы обратиться за помощью.

И поняла, что, даже если такие люди найдутся, отец вправе забрать ее, и они не смогут воспротивиться или даже просто выразить протест.

Стоя на лестничной площадке, она вдруг услыхала смех Родерика Мэйгрина, и смех этот диким ужасом вторгся в ее сознание, напомнив о том, насколько она беспомощна.

Она почувствовала, что это не просто смех сильно пьяного человека; так смеется тот, кто вполне доволен своей судьбой и тем, что добился желаемого.

И тут Грэйния поняла еще одно, поняла так, словно кто-то объяснил это ей на словах.

Родерик Мэйгрин хотел ее не только из-за ее внешности — об этом легко было догадаться по выражению его глаз, — но и потому, что она дочь своего отца, что она имеет, таким образом, определенный вес в обществе, даже столь небольшом, как на Гренаде.

Он привязался к ее отцу не просто потому, что они были соседями, а потому, что отец был принят у губернатора, с ним советовались, к нему относились с уважением и сам губернатор и все мало-мальски значительные люди.

Перед отъездом с острова Грэйния начала понимать общественный снобизм, развитый везде, где правила Британия,

Но мать Грэйнии совершенно открыто говорила, что не переносит Родерика Мэйгрина не из-за его происхождения, а из-за его поведения.

Грэйния слышала ее слова, обращенные к отцу: «Этот человек груб и вульгарен, и я не желаю видеть его в своем доме». «Он наш сосед, — беззаботно отвечал граф, — а у нас не так уж много соседей, чтобы проявлять излишнюю разборчивость».

«Я предпочитаю проявлять то, что ты называешь разборчивостью, если речь идет о дружбе, — возражала графиня. — У нас множество других друзей, было бы только время видеться с ними, и ни один из них не желает знаться с Родериком Мэйгрином».

Отец пытался спорить, но мать оставалась тверда.

«Мне он не нравится, и я ему не доверяю, — заявляла она. — Мало того, я верю рассказам о его жестоком обращении с рабами. Я не стану принимать его у себя».

Мать настояла на своем, и Родерик Мэйгрин не появлялся в «Тайной гавани», но Грэйния знала, что отец встречается с ним в других местах на острове, и они пьют вместе.

Теперь мать умерла, а отец дал согласие на брак дочери с человеком, которого она ненавидела и презирала и которого со страхом сторонилась.

— Что же мне делать?

Она снова и снова задавала себе этот вопрос; и когда вошла к себе в спальню и заперла дверь, казалось, самый воздух, вливавшийся в отворенное окно, твердил те же слова.