Тайна желтых нарциссов - [36]

И прежде чем доктор успел ответить, они как автоматы выкрикнули:

— Отрицать бесполезно! У нас есть ваши приметы! Вы арестованы за кражу национального достояния Франции.

И обернувшись к Шмидту, добавили:

— А вы, приятель, арестованы как соучастник преступления и сообщник преступника.

Доктор опустил голову, чтобы избежать взгляда своего верного помощника. Потом посмотрел на полицейских:

— Позвольте мне задать вам один вопрос. Кто-то предупредил вас о том, что я могу здесь появиться?

— Да, — хором ответили представители правосудия. — Господин, проехавший через город в зеленой машине час тому назад, сказал, что вы, по всей вероятности, приедете сюда. Он прочел о краже в одной из газет и узнал вас по приметам. Он подозревал, что вы направляетесь в Италию.

— Этот господин как раз и есть настоящий вор. Я гонюсь за ним от самого Страсбурга. Я не виновен, клянусь вам.

Полицейские насмешливо расхохотались. Краем глаза доктор поймал испытующий взгляд Шмидта. Тот еще не сказал ни слова. Но теперь заговорил:

— Вы могли бы по крайней мере предупредить меня, мсье. — Таковы были его слова.

— Шмидт, друг мой, я был честен! Вор — он, а дураки-полицейские арестуют нас. Так устроен мир.

— Заткнись! — рявкнули полицейские. После чего доктора и Шмидта отвели в местную тюрьму. Она находилась в сторожевом помещении при таможне, из которого явились полицейские. Машину преступников отвезли в гараж неподалеку.

Сатурн, планета арестов и узилищ, красная и величественная, торжествовала в фазе, пагубной для Меркурия!

Глава девятая Меркурий против Сатурна — второй раунд

Под аркадами в обе стороны струился людской поток; половину площади занимали столики кафе; воздух ритмически вздрагивал от колокольного звона и всплеска голубиных крыльев. Настал час мечтаний, и Венеция, праздно уронив руки, предавалась грезам в весенних сумерках.

Эти руки не были натруженными руками рабочего! Они были такими белыми и ленивыми, как руки на портретах великого сына Венеции — Тициана. Когда-то, давным-давно, эти руки взялись за дело, чтобы захватить мировое господство; долгие годы они срывали, как срывают с веток блестящие плоды, все сокровища мира — и складывали их в свой ларец с драгоценностями. Но мало-помалу дань, которая стекалась со всего мира в этот ларец, стала иссякать, а потом драгоценности одна за другой упорхнули из ларца. Однажды владычица Адриатики подняла свои золотисто-зеленые глаза и увидела, что она бедна. И все же она продолжала улыбаться. Но вскоре ей пришлось плотнее запахнуться в свою кружевную мантилью. Потому что со стороны Альп задул холодный ветер. В одно прекрасное утро мужчина маленького роста с судьбоносным профилем въехал прямо в ее альков. Венеция раскрыла глаза в горделивом недоумении. Дерзновенный на цокающем копытами коне въехал туда, куда не ступала нога ни гуннов, ни готов, ни вандалов. Он осквернил и разграбил ее богатства и даже не обратил внимания на ее красоту. После чего, как безвольную добычу, передал Венецию ее исконному врагу по ту сторону Адриатики.

Шли годы, исконного врага изгнали, и Венеция снова стала свободной. Но человек с профилем античной камеи сделал свое дело слишком основательно. Венеция уже не возродилась. Довольно апатично продолжала она принимать дань теперь уже другого рода. Приезжие чужеземцы, бросая вокруг беглые взгляды, отмечали, что Дворец дожей разрушается, что сокровищница пуста, но приходили в экстаз, любуясь следами былой красоты. И платили дань, которую всегда платят красоте, будь то реальная красота или только воспоминание о ней, и в весенние вечера, подобные описываемому нами вечеру, называли Венецию царицей городов.

За одним из столиков у кафе «Квадрис» на площади Святого Марка сидел одинокий господин. У него было смуглое лицо с резкими чертами, длинной верхней губой и зорким взглядом светлых глаз. Гладко зачесанные волосы подчеркивали классическую форму его головы. Он то и дело посматривал на старинные башенные часы, которые с арки над входом в Le Mercerie[8] отсчитывют минуты и часы в этом городе, где время кажется застывшим. Господин сверял показания башенных часов со своими карманными часами и, убеждаясь, что показания сходятся, с каждым разом становился все мрачнее. Вдруг он вздрогнул.

Кто-то опустился на стул рядом с ним. Обернувшись, он убедился, что наконец-то появилась именно та особа, которую он ждал.

— Откуда вы? — спросил он, сурово поджав уголки губ.

— Так вы здороваетесь со мной? — ответила она вопросом на вопрос, вздернув брови. — Я пришла с «Le Mercerie», и меня мучит жажда. Сомелье! Cameriere!

— Позвольте вас спросить, что вы делали на «Le Mercerie»?

— Я купила себе носовой платок.

— Вы меня немного успокоили. Но разве вам в самом деле нужен носовой платок? По-моему, я видел в ваших чемоданах не одну дюжину носовых платков.

— Но среди них нет ни одного из венецианских кружев. Cameriere! Почему вы не подзовете сомелье? Вы не слишком галантны!

— Наше соглашение не предусматривает, что я должен быть галантным, — мрачно возразил он. — Но конечно, если вас мучит жажда… Сомелье! Подойдите сюда! Что вам заказать?