Тайна «Железной дамы» - [44]

Иноземцев аккуратно стал приподнимать черный бугристый прямоугольник того, что было раньше кожей, подкожной клетчаткой и мышцами, с легкостью обнажив рисунок внутренних органов. Запах пошел такой, что бедный Герши простонал. Было чрезвычайно сложно вдыхать этот удушливый аромат даже через чудо-маску с угольной прослойкой и известью и следить за мыслью доктора одновременно, а еще и записывать. Но Иноземцев лишь оживился.

Посыпались красочные описания органов – их цвет, от черного до темного-красного и цвета вареного мяса, тягучести слизи и крови, разнообразия консистенций. Иван Несторович, похоже, находил в этой возне с трупом особое удовольствие, а порой забывал, как бедный адвокат относится к подобного рода зрелищам, подбегал нему и, тыча в нос скальпелем с частичками нечто ужасного, заставлял его взглянуть и даже прокомментировать увиденное.

– Неужели вы считаете, что эти почки действительно пережили пожар? – На этот раз Иноземцев протянул ему ладони с округлыми темно-красными органами. – Ну гляньте, прошу вас. У вас ведь должен быть богатый судебный опыт. Размеры почек говорят, что до смерти они функционировали прекрасно, лишь близкое присутствие огня немного уменьшило их в размерах из-за потери влаги. Кто сказал, что это острый нефроз, возникающий мгновенно, когда тело начинают поджаривать на огне? Я протестую. Вполне вареные себе почки.

Молодой адвокат интенсивно закивал, мечтая лишь о том, чтобы этот вареный продукт от него убрали куда подальше.

Иноземцев вернулся к столу.

– Что мы имеем в конце осмотра, – проговорил он. – Возраст двадцати-тридцати лет, точнее определить не могу. Функциональность органов спорна. Я бы сказал, что сердце у нашего друга начинало пошаливать. Большое количество частичек золы в трахее, бронхах, легких может иметь другую природу – надышался этим где-то. Нужно искать пневмокониоз. Да и ножевые ранения – описание их меня вовсе не удовлетворило. Ни одну из этих ран невозможно назвать прижизненной – пламя поработало на славу. Труп могли просто проткнуть ножом, а потом спалить. Даже разрыв чревной артерии просматривается с трудом и совершенно никак не может служить доказательством смерти. Но с этим в суд не явишься. В суд обычно являются с доказательствами, а не с их отсутствием. Судебная палата вам не аптека…

– Если искать что-то, то можно, в конце концов, вообразить это, – жалобно пискнул Эмиль Герши.

– Вообразить? – проронил Иван Несторович и задумался, глядя в темноту балконной двери. Уже давно перевалило за полночь. На столе рядом с обожженным трупом, как на витрине, лежали все внутренние органы. Доктор не поленился и вырезал каждый, осмотрел его и внешне и в разрезе. Каждый был описан с тщательностью самого завзятого аккуратиста.

– Знаете, месье Герши, почему я не удовлетворен ни заключением медицинского эксперта и полицейского врача, ни своим собственным? – воодушевленно наконец после долгой паузы воскликнул Иван Несторович. – Фагоцитоз! Макрофаги! Спасибо Илье Ильичу – гению гистологии. Об исследовании на клеточном уровне, похоже, наши друзья, судебные эксперты Префектуры Парижской полиции, еще ничего не слышали, да и я позабыл. Это новый способ доказать, что в тканях органов зарождаются новые процессы и образования, если есть дисфункция органов, то ее можно выявить отсутствием работы фагоцитов.

– Что же это нам даст?

Иноземцев не ответил, достал пачку предметных стекол и принялся настраивать свой микроскоп. Такого микроскопа не было ни у кого, он собрал его из двух других, изготовив пятилинзовый объектив, а в качестве иммерсионной жидкости использовал масло особого состава с апертурой едва ли не полторы единицы, позволяющего делать изображение еще более ярким и четким, чем при канадском бальзаме, имеющем большой успех среди микробиологов. Чтобы разглядеть таких малышей, как аспергиллы и фузарии, необходимо было большое увеличение и минимум изъянов в картинке. Иноземцев очень опечалился, когда его потерял. Сложно было собрать точно такой же. А микроскопы системы Аббе, которые он безжалостно разобрал, стоят невообразимо дорого.

Когда инструмент был настроен, он объявил, что намеревается исследовать частички органов, многократно их увеличив, чтобы рассмотреть процессы на уровне клеток. Отправил бедного адвоката спать на первый этаж, любезно предоставив единственную лежанку в лаборатории – кушетку, на которой он принимал своих пациентов, а сам углубился в изучение клеточной патологии. И до самого утра провозился у окуляра, то снимая перчатки и делая записи, то вновь их натягивая, покрывая предметные стекла слизью, собранной с органов, то просматривая какой-либо орган на свет, то вновь склоняясь к микроскопу.

И ничего не нашел. Никаких серьезных отклонений.

Усталый и разбитый, он стянул с лица респиратор, сел напротив тела и долго на него смотрел.

– Прости меня, Лессепс-младший, прости… Всего тебя, бедолагу, раскурочил. Не уследил, а теперь стыдно… И горько.

Но тут упрямый внутренний голос врача опять дал о себе знать.

«В чем суть твоей теории?» – спросил он.

– Труп был подброшен, – ответил сам себе Иноземцев, нахмурившись. Усталость брала свое, а требовательный разум никак не унимался, заставлял напрячь силы. – И что?.. Что? Что?.. Труп подброшен, стало быть, мертвый, стало быть, не дышавший вовсе… Стало быть, откуда там взяться, в органах дыхательных путей, золе, если он не дышал во время пожара. Опять сочиняю… А если это пневмокониоз и взаправду? Кочегар ли это, истопник какой, шахтер, к примеру. Закончил смену, вышел на улицу, а его тут же грабят и убивают. Вот зола-то и сталась в глотке. Однако золы недостаточно для пневмокониоза…