Тайна Высокого Замка - [70]

Но тут же прикусил язык:

— Не знаю… куда-то поехали…

— А Василько-Скороход тут? — с волнением спросил Йоська.

— Он тут. Сдаётся, он тоже не знает, где Петрик и Олесь.

— Побегу до Василька…

И Йоська без оглядки поспешил на Русскую улицу.

— Хай бог милует… — закрестилась мать Василька, увидев на пороге Йоську.

— Вы не бойтесь, тётенька… Меня никто не заметил… Я ж знаю.

— Двум смертям не бывать… Заходи…

Василько вытаращил глаза.

— Йоська… Ох, какой ты сделался… А мы думали…

— Индюк тоже думал! — нахохлившись, прервала братишку Катруся. — Видишь, что живой, и хвала богу…

— Э, было мне! — покачал головой Йоська. — Ихние лекари опыты с меня делали. Ага! Я-ак закрутят вокруг руки резину, а потом я-ак всадят в руку отакенную иголку и давай с меня кровь брать.

— Хай бог милует… — опять перекрестилась мать Василька. — Где ж ты живёшь, бедняга несчастный?

— Я очень счастливый, тётенька! Мы вчера с мамой убежали из гетто… А живём мы… Там, в подвале, на Знесенье…

— Ешь, — сказала Катруся, ставя перед Йоськой тарелку с овощным супом.

Суп Йоська с жадностью съел, а маленький кусочек хлеба положил в карман.

— Маме отнесу…

Глава четвёртая. Хитрость Василька

Никто не обратил бы внимания на новую соседку, если бы не одно обстоятельство.

Корвацкая привезла с собой тощую чёрную козу. По утрам эта коза жалобно мекала в сарае и успокаивалась только тогда, когда её выпускали во двор. Но стоило её выпустить, как сейчас же кто-нибудь из соседей начинал браниться и звать на помощь, потому что коза стягивала бельё с верёвок или гонялась за детворой, собираясь боднуть кого-нибудь из них!

Вот и сейчас, гулко стуча деревянными подошвами по скрипучей железной лестнице, бежит вниз пани Корвацкая.

— Что случилось, пани Мирослава? — побледнев, спрашивает она дворничиху, сидящую в слезах на лестнице.

— Мой, бельё, бельё! Да вы только гляньте, что ваша клятая коза натворила… Житья от неё нет!..

И так каждый день.

Вскоре после этого случая Корвацкая остановила Василька:

— Хлопче, попаси мою козу. За плату, конечно…

Василько задумался. Десять грошей, предложенные соседкой, — деньги невеликие. На них и ста граммов хлеба теперь не купишь. Меж тем, и их не так просто заработать.

Мать Василька с утра до ночи надрывается, перетаскивая тяжёлые ящики на спирто-водочном заводе. А платят ей — шестьдесят злотых в месяц.

Пасти козу — разве это работа? Завязал верёвку за рога и потащил на Глинянский пустырь к Знесенью. А главное… Главное — с этой козой его никто не заподозрит. Ну, конечно, кому придёт в голову, что он носит Йоське и его матери хлеб?

Василько согласился.

Он был уверен, что мама не рассердится. Она уважала новую соседку.

И так вторую неделю, каждое утро, Василько сам отмыкает сарай Корвацкой, привязывает козе за рога верёвку и тянет её вверх по Театинской улице.

Солнце только что показалось из-за лысой макушки Песчаной горы, когда Василько свернул на улицу Войтеха.

Несколько небольших особняков с железными флюгерами на остроконечных крышах, высокие заборы вокруг домов и небольшая часовня на пригорке около костёла святого Войтеха, — вот, собственно, и вся эта окраинная улица Львовского предместья.

Коза жадно щипала под забором траву в блестящих росинках.

Некоторое время спустя она вдруг испуганно шарахнулась в сторону и так рванула верёвку в руке Василька, что тот едва удержался на ногах. Он оглянулся. Чьи-то сандалии коснулись его лица. Кто-то в коротких зелёных штанах на лямках, с большой охапкой веток яблони в цвету, спрыгнул в траву.

Василько нос к носу столкнулся с Мироськой.

— Мироська?!

— Я! А что? — дерзко ответил тот.

— А то, что я тебе морду твою поганую расквашу, если ты будешь яблони ломать!

— Ну, ну, потише! И очи не вытаращивай. Видали мы таких… — наступал Мироська, а сам воровато поглядывал на чужую калитку.

Ветки яблони с розовато-нежными пучками ещё не совсем распустившихся цветов душисто пахли. Золотились тычинки вокруг будто выточенного из перламутра пестика.

— А ну, геть отсюда, голодранец! — замахнулся Мироська.

Василько размахнулся и ударил Мироську в ухо.

— Ты… ты не очень!.. А то я тебе ка-а-ак дам! — крикнул Мироська.

— А ну, дай!

— Ничего, ничего!.. Пусть только заявится твой Петрик. Пусть!

— А что? — невольно вздрогнул Василько.

— А то, что мой батько в полиции начальником…

— Знаю! — перебил его Василько.

— Так чего лезешь?.. Петрику и дружку его Олесю на Курковой в подвале местечко уже припасли. А потом повесят!

— Не ты ли повесишь? — вскипел Василько и выбил ветки из рук недруга.

— Не я, а немцы — он хто! Ты, Скороход, сегодня додому лучше не ходи, — угрожал Мироська, а у самого в рысьих глазах от злобы блеснули слёзы.

Вдруг он прыгнул на ветки и исступлённо начал топтать их ногами.

— Вот!.. Вот… Никому не достанется… Вот, бери теперь.

— Эх ты, гадючий сын, — сказал Василько и отвернулся.

— Ничего, ничего, мы сегодня с батьком пойдём до вашей пещеры… Знаю я, кого вы там ховаете…

— Что?! — бледнея, схватил его за лямку Василько.

— Пусти, — рванулся Мироська.

Василько точно попал лицом в крапиву. Щеки его пылали, как в огне. Плохо владея собой, с испугом, который не укрылся от Мироськи, он сказал: