Тайна третьего кургана - [10]

Ночью у реки началась перестрелка. Я вышел на улицу. Жаль было Фрола и его активистов, молодых, добрых ребят. Я знал, что такими силами с бандой Филимонова, собранной из остатков карательных отрядов, им не сладить. Фролу Трегубову придется уходить из Еранского, чтобы остаться живым. Но ?о, что я увидел на улицах села, меня поразило. Из изб выбегали мужики с ружьями и, одеваясь на ходу, бежали к реке. За ними, проклиная мужиков и Фрола, плотной гурьбой шли баск с вилами, косами и топорами, попутно лупили вязавшихся за ними ребятишек и ломали колья из заборов. Скоро пальба стихла, и Филимонов отступил…»

Далее, без перерыва, Овалов писал, что пахотной земли в Еранском всего-то сто пятнадцать десятин и земли те сплошь подзолы; родят плохо, и жители не в состоянии прокормиться своим хлебом. Многие хозяйства сеют только овес, покупая рожь и пшеницу в селе за двести верст.

Я читал все подряд, читал и пытался найти ответ на свои вопросы. Видимо, я увлекся, поскольку женский голос возле костра услышал неожиданно. Полагая, что вернулась Анастасия Прокопьевна, я выглянул из палатки и замер. У костра на корточках сидела Фрося и спокойно, по-хозяйски мыла посуду, бултыхая ее в ведре. Подол длинного сарафана был подогнут, на спине лежала аккуратная коса с синей лентой. Шкуматов сидел на пустом ящике по другую сторону костра и задумчиво курил.

– …На-кося, указчицы нашлись, – ругалась на кого-то Фрося. – Сами-то как соберутся да как станут языками чесать, кто с кем по сеновалам лазил – стыдобушка одна. А мине на все запрет делают. Шиш вот имя! Шиш! Грунька еще раз за волосья схватит – башку отрублю…

Она вдруг отряхнула руки и обхватила ладонями голову. Шкуматов насторожился.

– Ой, головонька моя зябнет, зя-ябнет, – пропела Фрося. – Летом-то ниче, а зимой навяжу-навяжу платков – все мерзнет… Хорошо на ружболванку который год планов не дают, уморилась я на ней…

– На кого? – подозрительно спросил Шкуматов.

– На ружболванку! – засмеялась Фрося и зябко передернула плечами. – Ох как намерзнисся! Одежа от льду трешшит. Тетка Марья говорит, давай сначала комля таскать – вершинки полегше потом. А комлей как натаскаисся, так и вершинки тяжелей делаются… Березняк-то мы за три зимы чуть не весь и повыпластали, все мало. Начальство приедет, говорит, давай, бабы-стахановцы, план! Ружья надо делать – Гитлера бить. Береза наша эко крепкая была! Колешь-колешь – руки отмотаешь… До войны-то мы гулять в березняк ходили, Гриша на гармошке ох как шпарил! Плясали – до сих пор в глазах бе-еленько от березок…

Фрося вскочила и неуклюже покружилась, путаясь в подоле сарафана.

Шкуматов настороженно молчал, уставившись на Фросю.

– А придет Гриша, и поплясать негде, – сказала она, присаживаясь к ведру с водой. – Тама по вырубкам осинник так и прет, так и прет… Подальше-то от деревни осталось маленько, да березы эти ста-арые… Пойдешь со мной – покажу! – Фрося кокетливо улыбнулась и прищурилась. – Тама кукушкины слезки цветут – краси-иво!

Иван поерзал на ящике и отодвинулся подальше от костра. – Или боишься, фронтовичок? – озорно смеялась она. – Гитлера бил, а девки напужался?

– Никого я не бил, – рассердился Шкуматов, – чего ты придумала? Война давно кончилась.

– Как же? – встрепенулась Фрося, оборвав смех. – Где ж Григорий-то?.. Не-е-ет, не обманывай меня! – Она погрозила пальцем. – Думаешь, я дурочка? Мне и в военкомате сказывали…

– Обманывают тебя в военкомате, – отрезал Шкуматов. – А ты веришь… Сама подумай: тридцать лет прошло!

Я растерялся. Нужно было сейчас остановить его, оборвать, не дать ему договорить! Пусть Фрося думает, что не кончилась война, пусть ждет своего Гришу и пусть проживет так весь остаток жизни…

– Неужели тебе до сих пор никто не объяснил? – возмущался Иван. – Ну люди! Так запомни: война давно кончилась, фашистов разбили, мир давным-давно. В космос уже летают! А твоего Гришу, видимо, того…

– Стой! – закричал я. – Замолчи!

– Погоди, погоди, – спохватилась Фрося и неожиданно толкнула меня, – ты не лезь, я не с тобой разговаривала. Говори, говори, миленький. – Она поймала Шкуматова за рукав. – Ты его видал?.. Ты чего сказал – его убили?..

– Может, и убили… – глянув на меня исподлобья, проронил Иван. – Откуда я знаю?

– Не-ет, Гришу не убили!.. – отступая и улыбаясь, проговорила Фрося. – Как же его убьют, коли он от смерти заговоренный? Не-ет… Тута другое. Подозренье у меня есть. Он, поди, кралю там себе завел, фронтовую. Он же вон какой пригожий, и медалька есть. На такого любая клюнет и присушит… Знобко мне, ой, знобко…

Она ссутулилась и медленно пошла, цепляясь подолом сарафана за багульник.

Весь вечер мы ждали Алену. Ждали тайно друг от друга, по очереди выходили на тропу и прислушивались к звукам, доносившимся из Еранского. Там изредка протяжно мычали коровы, взлаивали собаки, скрипел колодезный журавль.

Когда я в очередной раз вышел на тропу, за моей спиной неслышно появился Шкуматов.

– Давайте схожу, – шепотом предложил он. – Тихо проберусь, собака не тявкнет. Умею.

– Сам пойду, – так же тихо сказал я. – Сидите в лагере.

Позади осталась сосновая грива, белесое под луной озеро, а я все шел, осторожно ступая в мягкий песок тропы и из-за каждого поворота ждал Алену. Наконец впереди послышался легкий шорох: кто-то шел, забредая по песку. Я попятился назад. По тропе, одна за одной, шли темные фигуры. Брели медленно, устало, будто перед этим прошагали не один километр. Позади тащилась лошадь, запряженная в маленькую ручную тележку, на которой сидели две старухи, прислонившись спина к спине и покачиваясь.