Тайна Сорни-най - [125]

Для птичьего мира и зверья нет привольнее места, чем таежная гарь!..

Может, не зря здесь прошелся когда-то огонь, превратив темную и дремучую чащу в светлую гарь, где закипела новая жизнь?!

Обессилев вконец, Медведь свалился в яму под корнями кедра, вывороченного бурей. И только закрыл глаза — слышит: что-то треснуло. Открыл глаза: рядом с ним опять Росомаха.

— Ой, как тяжело! — застонал Медведь, вытягиваясь под корнем дерева. — Пошамань еще. Может, лучше будет.

— Все вы такие! Попадете в беду — верующими становитесь. А во что вы раньше верили? Когда творили свои черные дела… Э-эх! Да и сама я такой же была. Не вернешь уже. Пошаманить, говоришь. Раз так уж хочешь — покамлаю.

Поклонившись трижды, Росомаха начала:

Небо. Земля. Вселенная. Мир.

В мире рождаются и умирают,

Возвеличивают и убивают.

Хоронят с почестями, справляют свадьбы.

Ходят друг к другу в гости.

Пьют. Едят. Целуются. Дерутся.

Сколько целуются — столько и дерутся.

В мире устроено все так слаженно и так все странно,

Что Дремучему едва ли понять.

Небо. Земля. Вселенная. Мир…

— Ты обо мне лучше пой, Росомаха. А то опять завела что-то непонятное.

— Ах, Медведь, Медведь! Ты и правда дремучий. Слушай, Медведь, я спою твою песню. Ты, наверно, ее забыл. Да и слух у тебя!.. Потому за тебя и поют люди. Будь благодарен им, что они не забыли твоих песен. А мне за исполнение — калым. Слушай, дремучий, свою историю.

ПЕСНЯ МЕДВЕДЯ, ИСПОЛНЕННАЯ РОСОМАХОЙ

Кай-о! Кай-о! Кай-о! Йо!

Прошелся я по земле.

Пошумел и повеселился.

И уснул.

Та сторона горла моего,

которая должна спать,

задремала.

Та сторона языка моего,

которая должна дремать,

уснула.

Горло мое не ревело.

Язык мой не наслаждался.

Я спал крепким медвежьим сном.

Но однажды слышу той стороной уха,

которая должна слышать и во сне,

слышу шум какой-то.

Открываю глаза.

И той стороной глаза,

которая должна видеть и во сне,

вижу: собака.

Скалит зубы, лает.

На меня скалит зубы.

На меня лает.

А рядом с ней — Человек.

Глаза у него такие же, как у меня,

только одежда у него красивее,

расшита узорами,

да лицо белое.

В одной руке у него топор,

В другой — копье.

Топор большущий

сияет лезвием.

Копье длиннущее

Сияет острием.

На дверь моего дома

накатывает бревна.

Сквозь сырые и толстые бревна

крохотным оконцем сияет

острие копья.

Сыплют меня снегом —

будят ото сна.

Я рвусь к двери.

Но дверь уже не моя.

В миг, когда я только увидел

высокое небо,

меня пронзило железо.

В миг, когда я только понял

сладость свободы,

на меня накинули петлю.

Петля крепче железной.

Копье острее смерти.

И волокут меня куда-то

По сырой и тяжелой земле.

Снимают мою шубу,

подсчитывая пуговицы,

просматривая карманы,

разрубая меня на куски.

Хорошие части мои

на хорошее место кладут,

плохие части мои

на грязную землю бросают.

И в голове копаются,

будто в ней что-то замуровано,

и расчлененного меня снова собирают,

бережно укладывая в люльку.

с черемушьими ободками.

И на нарте скользящей везут меня

в деревню, звенящую

девичьим и юношеским смехом.

Снежки летят. Стар и мал

в снег играют, умывая друг друга

холодными, белыми хлопьями.

Со звериным криком вносят меня в дом,

с человечьим криком усаживают

мою голову на стол

И полные чаши озерной пищи

передо мной ставят,

и таежная пища

дразнит меня вкусным таежным запахом.

Сидя в счастье вкусных блюд,

я не заметил, как вокруг меня

собрались люди.

В солнечные игры они играли,

плясали вьюгой, извивались рыбами,

наряжались в зверей,

и каждый из них

строил из себя человека

с большой буквы.

Играли, а дни считать

не забывали.

На пятую ночь в честь меня

забили рогатого оленя.

Принесли его в жертву мне,

а съели сами.

На шестую ночь над кострами

развесили котлы больше прежнего

и мое таежное мясо начали варить.

Голова моя сидела за большим столом,

а тело мое варилось в большом котле.

Потом молились моей голове

и ели мое мясо.

И все же съели меня большие.

Для маленьких — я был веселой игрушкой.

Для больших — куском божественного мяса.

Молясь на мою голову,

сидевшие за большим и священным столом

незаметно съели меня.

— Съели? Меня? — удивился Медведь. — Как же я тогда сейчас живой?

— Думаешь, ты живой? — бросила брезгливо Росомаха. — Кожа да кости, а духом ты давно мертвец. Тебе бы только жрать. И другие также. А ведь когда-то ты был духом, Сыном Неба тебя величали. А ты на земле повел себя как зверь. А тогда, когда тебя убили, ты превратился снова в духа. Правда, ты был маленький и ничтожный. Но все же дух. Слушай дальше свою песню:

Съели меня люди.

Но я не исчез бесследно.

Я превратился в духа.

И в образе маленького зверька

выполз из сумрачного и теплого дома

на просторный белый свет.

И олень жертвенный

в духа превратился.

Он пополз со мной

в образе червячка.

И стали мы молиться Небу,

Отцу моему Торуму,

чтобы он опустил серебряную лестницу

и на Небо нас поднял.

Опустил Отец серебряную лестницу.

Пока мы шли к ней,

жертвенный рогатый друг мой

превратился в маленького крылатого оленя.

Я сел на него,

и мы полетели вверх

по серебряной лестнице.

Облака, легкие как лебяжий пух,

тяжелыми руками хватали нас,

тянули к земле, по мы летели

все же вверх.

И тучи черные вставали на пути,

но мы летели вверх.

И сама земля, казалось,

не хотела, чтоб мы летели, —

она держала нас, тянула к себе

какой-то непонятной силой —